Гоголь в тексте
Шрифт:
«Луна обыкновенно делается в Гамбурге», то есть в Германии. У Платонова если не Луну, то «лунную бомбу» тоже сделал немец – Михаил Крейцкопф. Луна вообще очень важна: в одной из последних записей Поприщина (Февруарий тридцатого дня) луна упоминается девять раз. Поприщин один во всем мире знает о том, Земля летит к Луне, скоро сядет на нее и попортит находящиеся там человеческие носы. Выходит, что оба персонажа так или иначе летят к Луне – Поприщин вместе со всей планетой, Крейцкопф на своем реактивном снаряде.
Луна и сумасшествие – сквозная тема для обыденных (а отчасти и научных) представлений. Влияние Луны все явственнее ощущается в финале «Записок». То же и в платоновском рассказе. Луна, сначала как недостижимая, а затем как достигнутая цель, сводит с ума Крейцкопфа: «Все ясно: Луна в ста километрах. Влияние ее на мозг ужасающе, – я думаю не сам, а индуктируемый Луной» [133] (вспомним финал «Мастера и Маргариты» Булгакова, где описывается действие Луны на душевное состояние Ивана Бездомного). Открытие Крейцкопфа – о «постороннем» источнике мыслей – напоминает открытие, которое, совершил 43 числа апреля 2000 года безумный Поприщин: «Теперь передо мной все открыто. Теперь я вижу все как на ладони. А прежде, я не понимаю, прежде все было передо мною в каком-то тумане. И это все происходит, думаю, оттого, что люди воображают, будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны Каспийского моря».
133
Здесь и далее в цитатах курсив мой. – Л. К.
Совпадение во времени. Окончательное помешательство Поприщина приходится на весну, а точнее на март или апрель; день, выбранный Крейцкопфом для полета – двадцатое марта; соответственно, это то время, когда мозг инженера испытывает ужасающе влияние Луны.
Самый язык последних страниц «Лунной бомбы», включая сюда разбивку на отдельные пункты (в «Записках сумасшедшего» эту роль играли даты), напрямую отсылает нас к интонациям Поприщина. Здесь те же соединения возгласов, потрясающих открытий и предостережений, обращенных ко всему человечеству. Вот, с сокращениями, концовка платоновского рассказа.
«Нечего сообщить (…) Было слабое трение снаряда обо что-то: приборы не обнаружили причину. Чувствую свободу. Читаю случайно взятую книгу – «Барский двор» Андрея Новикова, интересное сочинение (…) На мою «бомбу» падает Луна. Мелкий болид пронесся в обратном направлении (…) Звезды физически гремят, несясь по своим путям (…) Передайте, что я у источников земной поэзии: кое-кто догадывался на Земле о звездных симфониях и, волнуясь, писал стихи. Скажите, что звездная песня существует физически. Еще передайте: здесь симфония, а не какофония. Поднимите возможно больше людей на межпланетных бомбах на небо, – здесь страшно, тревожно и все понятно (…) Фантастические события: Солнце ревет, а малые кометы на бегу визжат: вы (на Земле. —
Л. К.) ничего не видите и не слышите через слюду атмосферы (…) На больших метеорах горят свечи или фонари. Здесь я ничего не видел дрожащего (…) Я не владею больше своими мозгами, хотя сопротивляюсь до густого пота (…) Я думаю о двух явственных субъектах, ожидающих меня на суровом бугре, где два гнилых столба, а на них замерзшее молоко. И мне постоянно хочется пить и экономить свои консервы (…) Только что вернулся с отвесных гор, где видел мир мумий, лежащий в небрежной траве (…) Луна в ста километрах. Влияние ее на мозг ужасающее, я думаю не сам, а индуктированный Луной. Предыдущего не считайте здравым. Я лежу бледным телом (…) Луна – сплошной и чудовищный мозг (…) Не могу добиться причин газовых извержений: я кажется, открою люк своей бомбы и выпрыгну, мне будет легче (…) Тысячелетия прошли с момента моего отрыва от земного шара (…) Луна подо мной (…) Я не слышу больше звездного хода (…) Скажите же, скажите всем, что люди очень ошибаются. Мир не совпадает с их знанием. Видите или нет вы катастрофу на Млечном Пути: там шумит поперечный синий поток. Это не туманность и звездное скопление…»
«Я открыл, что Китай и Испания совершенно одна и та же земля, и только по невежеству считают их за разные государства. Я советую всем нарочно написать на бумаге Испания, то и выйдет Китай (…) Завтра в 7 часов совершится странное явление: земля сядет на луну (…) дать приказ полиции не допустить земле сесть на луну» – это уже из гоголевских «Записок»: градус поприщинского помешательства более крепкий, однако пафос и стиль изложения весьма схожи. В своих предостережениях, обращенных ко всем людям, оба героя также схожи, причем даже тема космического движения в обоих случаях одна и та же. Крейцкопф: «Поднимите возможно больше людей на межпланетных бомбах на небо». Поприщин: «Господа, спасем луну, потому что земля хочет сесть на нее».
В финале «Лунной бомбы» Крейкопф несколько раз задается вопросом о природе странных испарений, которые он видит на поверхности:
«Луна имеет сотни скважин. Из скважин выходит редкий зеленый или голубой газ (…) Из некоторых скважин газ выходит вихрем: стихия это или разум живого существа?». Если вернутся к воззрениям Поприщина, беспокоившегося о том, что Земля вот-вот сядет на Луну, то в них можно отыскать нечто вроде ответа на этот вопрос. Поприщин полагал, что вся поверхность Луны усеяна человеческими носами, оставшимися на ней, чтобы не слышать той вони, которую развел когда-то бестолковый, ничего не понимавший в деле изготовления Луны, гамбургский бочар. Эти-то носы Земля и может попортить при посадке на Луну. Если держаться взятого нами предположения о влиянии гоголевского контекста на финал «Лунной бомбы», то превращение лежащих на Луне носов (то есть органов, целиком предназначенных для дыхания, иначе, вдыхания и выдыхания газа) в лунные скважины не покажется слишком вольным. К тому же само слово «скважина» (на последней странице рассказа оно употреблено четыре раза) в речевом обиходе имеет непосредственное отношение к носу и идет как прозвище или ругательство в подходящем для этого случае.
Поприщин опасался того, что Земля сядет на Луну («не допустить земле сесть на луну»). В «Эфирном тракте» Платонова, где также упоминается герой «Лунной бомбы», сказано, что на Камчатские горы «села планетка». Еще ближе сходятся технические подробности посадки и старта. В одном случае, у Гоголя, – «посадки» Земли на Луну, в другом, у Платонова, – подготовки к запуску ракеты на Луну. Поприщин беспокоился о том, что «земля вещество тяжелое» и, когда сядет она на Луну, «может, насевши, размолоть в муку носы наши». У Платонова в «Лунной бомбе» говорится о методе углубления котлована для стартующей на Луну ракеты: метод состоял в том, чтобы превращать материю «из минералов в пыль». О «пыли» и «муке», может быть, и не стоило вспоминать, если бы не «носы» и «скважины», которые позволяют отнести их к ряду тех же тематических соответствий.
Поприщин считал, что «человеческий мозг»», находится не в голове, а на самом деле «приносится ветром со стороны Каспийского моря». Отсюда недалеко уже до версии Крейцкопфа: «Из некоторых скважин газ выходит вихрем: стихия это или разум живого существа?». «Мозг» и «разум» в паре с «ветром» и «вихрем».
Луна и сумасшествие, столь крепко соединившиеся в гоголевской повести, отозвались в платоновской фантазии, когда началось время космического полета, и Луна начала плавить мозг отважного инженера. Есть здесь контекст и более общий, уже упоминавшийся ранее: и Платонов и Гоголь в равной мере включены в традицию, связывающую между собой Луну и сумасшествие. Другое дело, что в гоголевской повести эта связка дана столь выразительно, что сама могла стать источником для последующих упражнений в этой или близкой к ней области.
Созвучны и финалы обоих сочинений: в них есть то, что можно назвать исходом или освобождением от страдания. Поприщин в потоке своего бреда вдруг переживает ясную минуту, в которой есть и понимание происходящего, и порыв к освобождению: тройка «быстрых, как вихорь, коней» уносит Поприщина в небо. Уносит «с этого света» – на «тот». Похожим образом случается и «освобождение» Крейцкопфа: гоголевский герой в последний момент видел перед собой темное небо и звездочку («Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали»), инженер Крейцкопф – «катастрофу на Млечном Пути», то есть множество звезд. Последняя запись Поприщина («клубящееся небо») также перекликается с ощущениями Крейцкопфа, которому на небе «страшно, тревожно и все понятно».