Гоголь в жизни
Шрифт:
Гоголь был на первой панихиде (по Е.. М. Хомяковой) и насилу мог остаться до конца. На другой день он был у нас и говорил, что это его очень расстроило... Спросил, где ее положат. Покачал головою, сказал что-то о Языкове и задумался так, что нам страшно стало: он, казалось, совершенно перенесся мыслями туда и оставался в том же положении так долго, что мы нарочно заговорили о другом, чтоб прервать его мысли.
В. С. Аксакова - матери Гоголя. История знакомства, 197.
30 янв. 1852 г. вечером приехал Гоголь к нам в маленький дом, в котором мы жили. Гоголь взошел и на наш вопрос о его здоровьи сказал: "Я теперь успокоился, сегодня я служил один в своем приходе панихиду по Катерине Михайловне (Хомяковой); помянул и всех прежних друзей, и она как бы в благодарность привела их так живо всех передо мной. Мне стало легче. Но страшна минута смерти".- "Почему же страшна?
– сказал кто-то из нас.-Только бы быть уверену в милости божией к страждущему человеку, и тогда отрадно думать о смерти".- "Ну, об этом надобно спросить тех, кто перешел через эту минуту",- сказал он. На наши слова, что он не был на вчерашней церемонии (похороны Хомяковой), он отвечал: "Я не был в состоянии". Вполне помню, он тут
В. С. Аксакова. Из записной книжки. Дневник В. С. Аксаковой. Изд. "Огни". Спб. 1913. Стр. 164. Дополнено по письму ее к матери Гоголя. История знакомства, 197. {548}
За неделю до масленицы Гоголь казался совершенно здоровым и бодрым. В течение всей зимы я радовался за него, что он хорошо выносит московскую зиму, которой боялся. Нередко обедал он у нас, после обеда занимался со мною чтением корректур первого и второго тома своих сочинений, в которых он выправлял слог, а я правил под диктовку его.
Другие два тома печатались в то же время. В последний раз занимались мы с ним этим делом в четверг перед масленицей (31 января).
С. П. Шевырев - М. Н. Синельниковой. Рус. Стар., 1902, май, 440.
Из расспросов слуги Гоголя я узнал, что Гоголь лечился в доме и каждое утро обвертывался мокрой простыней. Так было в декабре и генваре месяце. Он никогда не говорил мне о том. Лечение его было прервано.
Потом возобновил его опять, но, обернувшись простынею, не согревался. Такое лечение было совсем не по его слабому сложению. Я думаю, в нем заключалась главная причина его болезни. Когда я его расспрашивал о том, он сказал мне, что лечение освежило его силы и он чувствовал себя бодрее, но, конечно, это была искусственная бодрость.
С. П. Шевырев - М. Н. Синельниковой, 443.
1 февраля - это была пятница - 1852 года принесли нам поутру корректуру "Ревизора", но, так как братья уехали в деревню, я не знала, что с ней делать, и послала ее с запиской к Гоголю. В двенадцать часов утра он пришел сам: "Что значит,- я получил вашу записку, но не получил корректуру? Меня дома не было: я был у обедни; возвратившись, нашел записку, но без корректуры". Нас это очень удивило, и я боялась, чтобы не пропала корректура. Гоголь сказал, что сам пойдет в типографию и спросит. Сказал, что был в церкви, потому что в тот день совершалась поминальная служба (вместо субботы, так как в субботу приходился праздник сретения), хвалил очень свой приход, священника и всю службу. Я сказала, что сама была у ранней обедни, видела в первый раз Хомякова после его горя, что не решилась к нему подойти. "Отчего же, напрасно,- сказал Гоголь,- это не могло ему быть неприятно. Напрасно Хомяков выезжает, был в Опекунском совете и т. д.".- "Да,- сказала я,- конечно, напрасно: многие скажут, что он не любил жены своей".- "Нет, не потому,- возразил Гоголь,- а потому, что эти дни он должен был бы употребить на другое; это говорю не я, а люди опытные. Он должен был бы читать теперь псалтирь, это было бы утешением для него и для души жены его. Чтение псалтири имеет значение, когда читают его близкие; это - не то, что раздавать читать его другим".
Говорили о М. А. (матери А. С. Хомякова), о которой он очень жалел, что такая старая женщина не возбуждает ни в ком к себе расположения, а всех раздражает. Много говорили о впечатлении, производимом смертью на окружающих; возможно ли было бы с малых лет воспитать так ребенка, чтоб он всегда понимал настоящее значение жизни, чтоб смерть не была для него нечаянностью и т. д. Гоголь сказал, что думает, что возможно. Тут я сказала, как ужасно меня поразило это впечатление и как все тогда перевернулось у меня перед глазами. Гоголь вдруг переменил разговор. {549}
В это время приезжал Овер (знаменитый московский врач), я пошла его провожать к Оленьке, он оттуда прошел прямо и сказал мне: "Несчастный!" "Кто несчастный?
– спросила я, не понимая.- Да ведь это Гоголь!" - "Да, вот несчастный!" - "Отчего же несчастный?" - "Ипохондрик. Не приведи бог его лечить, это ужасно!" - "У него есть утешение,- сказала я,- он истинно верующий человек".- "Все ж несчастный",- повторил Овер. Я возвратилась к Гоголю; он в это время сидел с Наденькой, мы продолжали кое о чем говорить, предложили ему завтракать, он отказался. Он был постоянно весел, или, скорее, светел как-то душой и лицом, нам было отрадно видеть его таким, и ни тени беспокойства на его счет не входило к нам на ум. День был ясный, солнечный. Провожая его, я сказала ему шутя: "Вы сегодня не работали?" "Нет".- "Ну,- сказала я,- вы погуляли, теперь вам надобно поработать". Он так светло улыбнулся на эти слова. "Да, надобно бы, но не знаю, как удастся, моя работа такого рода,- продолжал он говорить, уходя и надевая шубу,- что не всегда дается, когда хочешь". Мы проводили его до передней и простились дружески.
В. С. Аксакова. Дневник. Спб. 1913. Стр. 165.
О себе что сказать? Сижу по-прежнему над тем же, занимаюсь тем же. Помолись обо мне, чтобы работа моя была истинно добросовестна и чтобы я хоть сколько-нибудь был удостоен пропеть гимн красоте небесной.
Гоголь - В. А. Жуковскому, 2 февр. 1852 г. Письма, IV, 442.
3 февраля 1852 года в воскресенье утром я была дома, когда пришел Николай Васильевич. "Я пришел к вам пешком прямо от обедни,- сказал он,- и устал". В его лице точно было видно утомление, хотя и светлое, почти веселое выражение. Он сел тут же в первой комнате, на диване. Опять хвалил очень священника приходского и всю службу. Я сказала, что в этой церкви венчались отесенка (отец) и маменька. "В самом деле? Ну, так скажите вашей маменьке, ей будет приятно знать, что там совершается так хорошо служба". Я сообщила ему известие из деревни, что на другой день должен был приехать брат. "Ваши братья скачут, как английские курьеры в чужих краях, только и знают, что ездят взад и вперед (сколько лишних хлопот!). Вчера,- прибавил он,- получил
4 февраля я сидела в нашей маленькой гостиной с Митей Карташевским (брат Константин, Митя и Любенька только что приехали из деревни, самовар был на столе). Мы говорили очень живо о Карташевских. Передняя комната была темна, портьерка в нее поднята; я услышала чьи-то шаги, но не обратила в первую минуту на то внимания, думая, что это брат. Шаги приблизились, я обернулась: то был Гоголь; я ему обрадовалась чрезвычайно: вовсе его не ожидала. Он спросил, приехал ли брат, и, узнав, что он у Хомякова, сказал, что сам туда зайдет; спросил меня о здоровьи, так как накануне я была нездорова. Уселся в углу дивана, расспрашивал о том, о другом, в лице его видно было какое-то утомление и сонливость. Кошелева прислала звать нас с Наденькой к ней, я ему предложила ехать туда же. "Нет,- сказал он,- я не могу, мне надобно зайти еще к Хомякову, а там домой, я хочу пораньше лечь. Сегодня ночью я чувствовал озноб, впрочем, он мне особенно спать не мешал".- "Это, верно, нервный",- сказала я. "Да, нервное",- подтвердил он совершенно спокойным тоном. "Что же вы не пришли к нам с корректурой?" спросила я. "Забыл, а сейчас просидел над ней около часа".- "Ну, в другой раз приносите". Но этому другому разу не суждено было повториться. Гоголь просидел недолго, простился, по обыкновению подавши нам руку на прощанье, и ушел. Это было последнее свиданье. Как нарочно, я не пошла его провожать далее, потому что собирались ехать. Ничто не сказало мне, что более его не увижу.
Мы все были поражены его ужасной худобой. "Ах, как он худ, как он худ страшно!" - говорили мы...
В. С. Аксакова. Дневник, 167, 169.
В один из этих дней приезжал к нему М. С. Щепкин. Видя его в хандре и желая его развеселить, рассказал ему много смешного; и когда тот оживился, он напомнил, что у него нынче отличнейшие блины, самая лучшая игра и т. д., расписал ему обед так, что у Гоголя, как говорится, слюнки потекли. Гоголь обещался приехать обедать; условились во времени; но он приехал к Щепкину за час до обеда и, не застав его, приказал сказать, что извиняется и обедать не будет оттого, что вспомнил о прежде данном обещании обедать в другом месте. От Щепкина он возвратился домой и обедать {551} не поехал никуда. Это, кажется, было его последнее свидание с ним. Спустя несколько дней он велел уже отказывать всем своим знакомым и - ему.
А. Т. Тарасенков. Последние дни, 26.
После долгого мясоеда настала сырная неделя (масленица). Нащокин и Щепкин позвали Гоголя на блины в трактир Бубнова. Когда они за ним пришли, он наотрез отказался. Щепкин начал кощунствовать. Он его взял за ушко: "Ты когда-нибудь будешь за эти слова раскаиваться, смотри, чтобы не было поздно".
А. О. Смирнова. Автобиография, 305.
О последнем своем свидании с Гоголем М. С. Щепкин рассказывал следующее: "Как-то недавно прихожу к Гоголю. Он сидит, пишет что-то. Кругом на столе разложены книги, все религиозного содержания". "Неужели все это вы прочли?" - спрашиваю я. "Все это надо читать",- отвечал он. "Зачем же надо?
– говорю я.- Так много написано всего для спасения души, а ничего не сказано нового, чего не было бы в евангелии". Тут Гоголь принужденно отшутился, сказав что-то вроде: какой шутник! А я продолжал: - "Я и заповеди для себя сократил всего на две: люби бога и люби ближнего, как самого себя".- "Потом,- говорил Щепкин,- я рассказал Гоголю следующий случай. Ехал я из Харькова в то время, как были открыты мощи св. Митрофания. Дай, думаю, заеду в Воронеж, хотелось видеть, что может сделать вера человека. Приезжаю в Воронеж. Утро было восхитительное. Я пошел в церковь. На дороге попался мне мужик с ведром; в ведре что-то бьется. Смотрю - стерлядь! Думаю себе: в церковь еще успею. Сторговал, купил рыбу и снес домой. Потом пошел в церковь. Дорогой так восхищался природой, как никогда не запомню. Было чудесное утро. Прихожу в церковь. Народу множество, и такая преданность, такая вера, что я и сам умилился до слез, и сам стал молиться: "Господи боже мой! Весь этот народ пришел тебя молить о своих нуждах, бедах и болезнях. Только я один ничего у тебя не прошу - и молюсь слезно! Неужели тебе нужны, господи, наши лишения? Ты дал нам, господи, прекрасную природу, и я наслаждаюсь ею, и благодарю тебя, господи, от всей души", Тогда Гоголь вскочил и обнял меня, вскрикнув: "Оставайтесь всегда при этом!"