Гоголь. Мертвая душа
Шрифт:
– Вы шантажист, сударь, – прошипела она. – Вам должно быть стыдно!
– Быть может, я и шантажист, – согласился Гуро невозмутимо, – зато никто не обвинит меня в блуде и разрушении супружеских уз. Поэтому вот вам мой совет: придержите свой острый язык, прекратите сверкать глазами и скажите мне, что вы все поняли.
Ноздри Россет раздулись и опали,
– Что я должна сделать? – отрывисто спросила она.
– Вот это деловой подход, – одобрил Гуро. – А -делать ничего особенно не надо. Просто отмените уроки с Гоголем и гоните его прочь, если станет упорствовать. А сами наслаждайтесь жизнью далее.
Поклонившись, он оставил Александру Россет одну. Кажется, она расплакалась.
Глава VII
Серое осеннее небо потухало. Это был тот час, когда учреждения заканчивали работу и весь чиновный народ, одуревший от скрипения перьев, выбирался на городские улицы: кто для того, чтобы отправиться в театр с супругою, кто – полюбоваться дамскими шляпками и башмачками (а заодно и тем, что находится между ними), кто спешит в трактир или лавку, заботясь в первую очередь о хлебе насущном, а иные направляются домой, к родственникам, к приятелям, за карточные столы, затянутые табачным дымом, к винным бутылкам и самоварам, к молоденьким любовницам и старым тетушкам, что все обещают, но никак не упомянут в своих завещаниях. Когда оказываешься в подобном вечернем столпотворении, то непременно услышишь обрывок анекдота про какую-нибудь кошку с обрубленным хвостом, заметишь развязавшийся шнурок и спадающую галошу, а при большом увлечении этими и другими сценками жизни зазеваешься как раз под окном, из которого выбросили всякую дрянь, и окончание прогулки проводишь в очищении верхнего платья от семечковой шелухи и рыбьих косточек.
Обыкновенно Гоголь в такие сумеречные часы любил остановиться где-нибудь в тени и следить за прохожими, запоминая разболтанную походку подвыпившего господина, пропаленную рогожу фонарщика, сочные выражения извозчиков. Но сегодня он просто брел куда глаза глядят и совершенно не понимал, где находится и что делать дальше. Предмет его тайных вздыханий Александра Осиповна Россет нанесла ему удар ножом прямо в сердце. Он был смертельно ранен, он умирал.
Явившись на занятия с нею, он застал там не ее саму, а носатую девицу, сунувшую ему записку из десяти строк. Там говорилось, что уроки его скучны и бесполезны, повести его надоели, а сам он не годится в преподаватели и позволяет себе слишком нескромные взгляды, чтобы порядочная женщина рисковала оставаться с ним наедине. Никак не называя ни Гоголя, ни себя и даже не подписав послание, Россет требовала, чтобы он оставил ее в покое и впредь никогда не искал встреч с нею, поскольку она его больше знать не знает и знать не желает. Вот и все. Конец.
Конец! Это слово постоянно вспыхивало в мозгу Гоголя, о чем бы он ни пытался думать. Все кончено. Нечего больше ждать, не к чему стремиться, незачем жить.
Душа его рвалась прочь из тела. С. погасшим взором, ничего не видя, не слыша, не чувствуя, брел он все дальше и дальше, понятия не имея, куда и когда свернет в следующий раз. На одном перекрестке он чуть не угодил под пролетку, на другом к нему привязался пьяный буян, но, не встретив ни отпора, ни страха, отправился искать новую жертву. Гоголь тотчас забыл о его существовании. Он попытался вспомнить, ел ли что-нибудь с утра, но не сумел. Домой он вернулся мокрый, бледный, с ввалившимися щеками и без шапки. Ефрем, принявший у него одежду, спросил, будет ли хозяин ужинать. Ничего не ответив, Гоголь заперся в своих комнатах и крикнул оттуда, чтобы его не беспокоили.
Половину ночи он просидел одетый на кровати, потом лег, затянув на постель грязные сапоги, однако не помнил, чтобы спал. Если бы кто-то увидел его поутру, когда он вновь принял сидячую позу, взявшись
За дверью послышались громкие голоса и возня. Гоголь встал и выглянул из комнаты. Выяснилось, что к нему явился Плетнев, а Ефрем, спавший прямо в маленькой прихожей, делает отчаянные попытки не пускать его дальше.
– Хозяин велел его не беспокоить, – твердил он, пятясь от напирающего визитера. – Что вам надобно, барин?
– Пошел прочь, болван! – говорил Плетнев. – Это не твоего ума дело!
– Входите, Петр Александрович, – пригласил Гоголь сипло. – Ефрем, прими пальто.
Заведя гостя к себе, он отворил окно, чтобы выгнать застоявшийся воздух, и извинился за беспорядок. Плетнев сел и без подготовки заговорил сразу про отказ Александры Осиповны. Гоголь заявил, что ничего не желает о ней слышать. Его губы прыгали.
– И все-таки выслушайте, голубчик, – настаивал Плетнев. – Это многое прояснит. Не по своей воле бедняжка оскорбила вас.
– Бедняжка? Откуда вам знать, что произошло?
– Вы, Николай Васильевич, бросили скомканную записку Россет себе под ноги. Слуга смекнул по вашему виду, что дело неладное, и сохранил записку для меня. И вот я здесь.
– С утешениями? – горько спросил Гоголь. – Я в них не нуждаюсь, сударь.
– С объяснениями, а не с утешениями, мой друг. Вы должны знать подоплеку случившегося. Известно ли вам, что позавчера вечером с Александрой Осиповной имел секретную беседу верный подручный Бенкендорфа.
– Вы про Гуро говорите?
– Про него самого, – подтвердил Плетнев. – Негодяй явился на бал, отвел мадемуазель Россет в сторону и наговорил ей такого, что она вернулась в залу как неживая и вскорости вынуждена была покинуть общество. И уже на следующий день злополучное письмо с отказом от ваших услуг. Улавливаете связь?
Гоголь в порыве бешенства дернул себя за концы волос.
– Ах, вот оно что! Да я этого мерзавца...
– Тс-с! – Плетнев предостерегающе приложил палец к губам. – В наши времена и стены имеют уши. Не бросайтесь угрозами, мой друг. Тем более теми, которые вы не в состоянии осуществить.
Глаза Гоголя зажглись мрачным огнем.
– Нет, я не безумец, чтобы вызывать его на дуэль или строить какие-либо еще несбыточные планы. Я знаю, как поступлю. Я сделаю то, что причинит ему максимальный вред.
– Говорите тише, Николай Васильевич! – снова предупредил Плетнев, опасливо косясь на дверь.
Гоголь приблизился и жарко заговорил ему в самое ухо:
– Отныне я посвящу всего себя Свету, Петр Александрович. Впредь никаких колебаний! Мое перо, мой язык, мой ум – все мои способности обращу я против темной силы. Это станет ударом в сердце для Якова Петровича, ха-ха! Ведь он так желал переманить меня в свой стан! Его ожидает неприятный сюрприз. И вот еще что...
– Что? – быстро спросил Плетнев, обрадованный таким неожиданным поворотом.
Гоголь отошел и сел на диван, проведя по лицу рукою, как будто снимая невидимую паутину.
– Передайте Александре Осиповне, что я благодарен ей, – заговорил он монотонно. – Полагал я, что стану учить ее, а урок преподнесла она мне. Памятный урок! Не доверяй женщинам! Не верь их сладким речам и взорам, не обольщайся надеждами. Потому они так часто опускают ресницы, чтобы мы, мужчины, не прочитали правды в их глазах. Ведь правда их – ложь. Но довольно! Меня они больше не обманут. Ни одна из них.