Голая королева
Шрифт:
Больше он уже не думал, не следил, не анализировал. Он забирал всей ладонью ее кожу, перебирал, там, где можно было ухватить, и скользил на тугих изгибах, там, где нельзя было сделать складочку; каждый сантиметр, каждый миллиметр ее тела был им обласкан, потроган, поглажен, поцелован, прижат к своему телу. Он качал на своих ступнях ее маленькие ножки, он сворачивал ее в комочек, загребая руками и ногами все ее тело в себя, он выпускал ее и терся об нее, как кот; он мурчал, урчал, стонал, умирал от любви и от блаженства… Как он мог жить без этого раньше, как он мог жить с ней рядом, не понимая…
Стоп,
Глава 34
За несколько дней их нехитрый быт устроился. Алекс днем ходил на работу, Лина предпочитала не выходить из дома и ждала его, читая или делая простую домашнюю работу. Она училась готовить по книжке, и у нее даже начало кое-что получаться, и за последние дни она разбила только одну тарелку и всего лишь один раз упала, шлепнувшись попкой на мокрый в процессе мытья посуды пол.
Их дни источались нежностью, их ночи истекали страстью, они не могли насмотреться, наласкаться, напиться друг другом. Все накопившиеся в сознании Алекса слова любви прорвали наконец запрет молчания, и он их произносил, он их бесконечно повторял, он их шептал, он их стонал – и старые стены мастерской изумленно прислушивались к неслыханным перепадам и переливам любовного потока.
Круг разомкнулся, цикл повторений отпустил Алекса из своего плена. Ничего больше не было снова, больше не было ничего сначала – все было впервые, все было новым, как в день творения; все было по-другому.
…В этот вечер Алекс пришел с работы пораньше, и они хлопотали вдвоем: мастерская была чисто вымыта, стол был покрыт новой белой скатертью и празднично сервирован; шампанское уже стыло в ведерке, креветки удивленно топорщили свои усы, розовея на листьях салата; тонко веяло лимоном, гудела духовка, запекая мясо, и Алекс придирчиво осматривал комнату: все ли в порядке, не упуская возможности поцеловать снующую взад-вперед Лину в разрумянившиеся щеки.
У них сегодня прием, у них сегодня гости! Вернее, гость. Первый гость в их новой жизни.
Гостем был Кис.
Он потоптался на пороге: «Э-э, тут у вас в дверь открытка была всунута…» И он протянул Алексу открытку с фотографией двух волков: волчица, лениво развалясь, смотрела прямо в объектив, а волк положил свою большую голову ей на спину, тяжело придавил, отметив печатью собственности свою самку…
Алекс повертел удивленно открытку, передал Лине. Та, пожав плечами, сунула ее в пачку газет со словами: «Это уже вторая. Наверное, общество защиты животных…»
И улыбнулась Кису: «Лина», – подав тонкую прохладную ладонь.
Ему не нужно было ничего придумывать, он представился, как есть: частный детектив, Алексей Кисанов по прозвищу Кис, старый приятель… Андрея (хи-хи!).
Лина не сумела бы его узнать, даже если бы не потеряла память: в то единственное мгновение, в которое она его видела в темноте, она не могла разглядеть и запомнить его лицо.
Кис осмотрелся в новом жилище Алекса, сделал кучу комплиментов хозяйке,
– Да-да, – сказал Алексей, – вид из окна очень славный. И вообще очень тут у вас миленько. Ты давно с работы пришел?
Алекс удивился.
– Час примерно, а что?
– Так просто, – пожал плечами Кис. – Ничего.
Он церемонно уселся на диване, потихоньку разглядывая Лину. В ней было грациозное, заразительное ребячество, простодушная непосредственность, которую она в себе не осознавала и которой не стеснялась. Вероятно, последствия амнезии – раньше, по представлениям Киса, Алина была иной: раньше она была девушкой без характера. Характер ведь проявляет себя маленькими ежесекундными волеизъявлениями, едва заметными инициативами в общении, декларациями по разным поводам своего хочу – не хочу, нравится – не нравится – короче, всем тем, что четко очерчивает контур индивидуальности. Алина же, привыкшая не проявлять, сдерживать, прятать свою волю и желания, сделалась нейтральна до такой степени, что ее почти не стало. Ее индивидуальность размылась и слилась с фоном… И неудивительно, что Алекс, не зная и не понимая, какая личная трагедия стоит за этой странной для девушки сдержанностью, и стал воспринимать свою молодую жену как часть интерьера.
Теперь же, не скованная памятью и привычками, Алина будто выпросталась из пут летаргического сна. «Амнезия как радикальное средство от всех комплексов», – усмехнулся про себя Кис, наблюдая за Линой. Жизнелюбие било в ней ключом, она была радостна и шаловлива, – она была очаровательна. И Кис, хоть и причислял себя к поклонникам совсем иного типа женщин, быстро и без боя попал под ее обаяние…
Весь вечер Алексей был в ударе. Он рассказывал анекдоты и смешные случаи из своей практики, он острил и с неуловимой ехидцей произносил имя «Андрей». Им было хорошо с ним, ему было хорошо с ними; все шло чудесно. Кис, изображая персонажей, о которых говорил, ходил по комнате, размахивал руками, строил рожи и время от время выглядывал в окно.
– Что у тебя там, лошадь привязана? – спросил его Алекс.
– Не совсем… Осел скорее. И – пора мне уходить. Я обещал дать ему морковку.
Они тепло распрощались.
– Проводи меня, – шепнул Кис в ухо Алексу.
Плотно прикрыв за собой дверь, Алексей сказал:
– Мне показалось, что за тобой следят.
– Кто? – опешил Алекс.
– Не знаю. Я не сразу придал значение тому, что увидел, – очень уж нелепо было предположить, что кто-то может за тобой следить.
– Так что ты увидел?
– Торчал какой-то хмырь против ваших окон. Когда я подъехал поближе, он уже испарился. Я тебе говорю, я сначала не придал значения, но пока поднимался к вам, у меня эта фигура с задранной головой перед глазами стояла… Она мне не понравилась.
– Ты поэтому в окно выглядывал все время?
– Да. Но он больше не появлялся.
– Он тебе не показался знакомым?
– У него было кепи с длинным козырьком и черные очки… Нет, не показался.
– Вечером? Черные очки?
– У них такая мода дурацкая, у молодежи… Если это не часть маскарада, конечно.