Голая королева

Гармаш-Роффе Татьяна Владимировна

А кто ее знает, во что она поверит. Она всегда была доверчивой дурочкой, а уж после амнезии… Шансов мало, но – надо попробовать…

А не поверит – тем хуже для нее. Он увезет ее силой.

Он не может жить без нее.

У него ничего в жизни не осталось, кроме нее.

…Все в конечном итоге произошло, как в его детских снах. Теперь не во сне – наяву он почувствовал вкус крови. Теперь люди окончательно отвергли его. Они охотятся за ним, как за волком. Они отобрали у него девушку со светлыми волосами и синими глазами и думают, что победили!

Но легенда написана – давно написана, и не вами, жалкие людишки! –

и все уже было, и ничего нельзя изменить: девушку волк украдет! В свое логово унесет! И никто никогда не найдет их – ни волка, ни девушку… Они будут заниматься дикой, яростной любовью, неведомой выродившемуся племени людей, – до изнеможения, до крови, до смерти! Он в нее вобьет всего себя целиком, как вбивают осиновый кол в оборотней, – и человеческая самка станет волчицей!..

Он, гордый и хитрый, смелый и опасный, – он бросил им вызов. Давайте, ловите! Не поймаете!!!

Он все продумал и все приготовил. Давно, еще когда он учился играть на саксофоне и соседи жаловались на утробный звук, терзавший их уши с утра до вечера, один приятель по кружку саксофона предложил: давай на лето ко мне, у меня есть от бабки развалюха под Калязином, стоит почти в лесу, в полузаброшенной деревне, где доживают в ожидании смерти пяток одиноких глухих стариков… Наиграемся вдоволь!..

Туда он и повезет Алю. Никому в голову не придет их там искать. С тем приятелем он уже лет семь как не общается; ключ ему не нужен – в дом войти проще простого: через дыру в пристроенном сарае. Филипп совсем недавно побывал в этом доме, именно там он отсиживался, выхаживая больную ногу, и понял, что хозяин туда так и не наведывался с тех самых пор… Дом окончательно пришел в запустение, сад зарос бурьяном и какой-то дикой лесной порослью, дорожки исчезли под буйной сорной травой, и только одичавшие, мелкие яблоки усеивали нетронутый человеческим присутствием сад…

Теперь они будут жить там с Алей. Больше им никто не нужен. Только лес, глухие старики – и они.

И он больше никогда, никогда – слышишь, Аля? – не ударит ее. Они будут жить в любви и согласии, волк и волчица, и будут счастливы.

…Продежурив целый день у загородного дома Мурашовых, Филипп понял, что дом необитаем. На следующий день он ждал выхода Мурашова из издательства и проследил за ним.

Выяснилось, что Мурашов живет теперь в каком-то невероятном старом четырехэтажном доме на одной из пестрых улиц в Замоскворечье, и, следовательно, где-то за одним из многочисленных окон должна быть и Аля.

У факта этого странного переселения должно было обнаружиться значение, и после напряженного недельного размышления оно открылось Филиппу: Мурашов выдавал себя за кого-то другого, но не за мужа Али – иначе бы они просто-напросто жили у себя дома.

Надежды Филиппа удвоились. Он стал следить за домом, рассчитывая, что рано или поздно Аля мелькнет – в окне, на улице, где угодно, лишь бы появилась, лишь бы ее увидеть!

Он охотился. Он крался. Он переодевался. Он выслеживал. Расспросов он избегал, это могло насторожить. Он лишний раз не появлялся в окрестностях, он прятался в подъездах и подворотнях, и, едва ему казалось, что чей-то взгляд задержался на нем чуть более пристально, он немедленно исчезал и воздерживался от слежки в последующие дни – чутье его обострилось, и вел он себя крайне осторожно, как и положено хищнику.

Пару раз он сталкивался с самим Мурашовым, но это было не опасно: тот не знал Филиппа в лицо. Мурашов совершенно не обратил на него внимания тогда, в больнице, когда Филипп подслушивал их разговор с врачом. К тому же теперь инстинкт подсказал Филиппу сделать вид, что он местный житель, и один раз при виде Мурашова он заговорил с каким-то пацаном, в другой раз – вошел в подъезд дома напротив. К счастью, Филипп носил черные очки, и они скрывали его взгляд, наливающийся тяжелой ненавистью при виде того, кто украл у него Алю.

И наконец он дождался. Его постоянные дежурства принесли свои плоды: Аля вышла из дома!

Когда он увидел ее, то бессильно шагнул в ее сторону, его тело сделалось мягким, ватным, жарким, и он остался на месте, притулившись к стенке плечом.

Аля немного изменилась за все это время; она была бледна, совсем не загорела за лето, но черты ее лица как будто бы стали четче, резче, ее глаза (она почему-то не надела очки) с темными зрачками сделались совсем огромными и загадочными, а в линии губ образовалась новая, сладкая, чувственная ямка. Она стала немного другая, но такая же красивая; еще более соблазнительная, еще более желанная… Выражение лица ее было безмятежно, глаза сияли счастьем.

Филиппа больно кольнула ревность. Резанула ревность. Нет, хуже – ударила под дых. Он был в бешенстве. Как она смеет быть счастливой без него!!! Так бы и прыгнул, схватил, унес бы волком к себе в логово!

Но надо было быть осмотрительным, ждать.

Он ждал. Он следовал за ней по другой стороне улицы, она его видела, она на него косила краем глаза, она ему улыбалась; она его не узнала. Разумеется, не узнала. Не могла узнать, в драных джинсах, потертом свитере, в кепи и очках.

Ничего, узнает. Сегодня. Узнает не вчерашнего панковатого парня – узнает Мужа. Того, кто приходил к ней в больницу. Того, с кем она должна жить. Обязана жить.

Она ведь меня не любит, не помнит – мелькнуло где-то на краю, на периферии сознания.

Ерунда.

Зато он ее знает, Алю: когда она его увидит, она испугается – потому что она понимает, что нехорошо жить с не-мужем, когда у тебя муж есть; когда она испугается, она будет парализована, так всегда с ней бывает. Она ничего не успеет ни сообразить, ни предпринять, как он ее уже посадит в машину и увезет. И все.

А что будет потом – видно будет. Он ее удержит – хоть силой, хоть сказками про милицию, про суд, и она не посмеет от него уйти. А там привыкнет. Полюбит – почему нет? Любила же когда-то? Опять полюбит. Он знает, в чем его власть над ней, он знает, как с ней нужно, стоит ему только к ней прикоснуться, вот так… да, вот так…

Воображение его заработало, воспоминания мешались с фантазией, кровь прилила к лицу, и он простоял так какое-то время, в оцепенении, красный, тяжело дыша…

К действительности его вернул любопытный взгляд прохожего.

…Что же Аля так долго? Что можно делать в магазине полтора часа? Она что, весь магазин скупает? Ну и хорошо, он ее увезет вместе с покупками, будет что носить на первое время…

Нельзя так задумываться, он перестал следить за дверьми магазина, за долгое ожидание его внимание рассеялось! Вот какая-то женщина вышла только что – не Аля ли? Филипп вытянул шею, разглядывая за прохожими вышедшую женщину. Нет, не Аля. Не мог ли он ее пропустить? Нет, конечно, не мог.