Голая правда
Шрифт:
— Когда мы с вами встречались в последний раз, — зажурчал Владик, — я находился в шоке после смерти Евгении Викторовны… Но, несмотря на мое состояние, вы уже тогда произвели на меня неизгладимое впечатление…
Его вкрадчивый голос звучал приторно и сладко, и Лиле пришло на память ощущение детства, когда она в зоопарке объелась сладкой ватой и ее потом долго выворачивало наизнанку, пока во рту не остался вкус горечи, сменивший тошнотворную сладость. Именно такой сладостью, казалось, был пропитан голос Панскова.
— Вы утверждали,
— Ах да, я совсем забыл вам рассказать, что Евгения Викторовна любезно подвезла меня домой. Увы, это были последние мгновения наших встреч, — со вздохом произнес Владик.
— Неужели? — удивилась Лиля. Вздох ей показался совершенно лишним. И она добавила: — И где же вы провели ночь?
— Я был дома… — Пансков беспокойно заерзал на стуле. Он постепенно стал утрачивать самообладание.
— Да? — мягко удивилась Лиля. — Ваш сослуживец Илья Грибов утверждает, что двадцать пятого июня около одиннадцати вечера вы позвонили ему. Разговор, если вы помните, шел о ключах от гримерной. После того как разговор закончился, Грибов случайно отыскал ключи за подкладкой куртки и решил сообщить вам об этом. Когда он позвонил вам, ваша мать сказала, что вас нет и что вы вряд ли появитесь. Грибов высказал твердую уверенность в том, что вы эту ночь, как и многие предыдущие, провели у Шиловской. — Лиля холодно сверлила Панскова большими угольно-черными зрачками.
Лицо юноши медленно, но верно заливала багровая краска, которая распространялась из глубин, густела, темнела, и казалось, еще несколько мгновений, и его лицо брызнет розовым соком из пор. Постепенно нежная розовость уступала место зеленоватой бледности животного страха.
— Да, наверное, так все и было, — пробормотал посетитель, потупив глаза и старательно рассматривая линии на собственной ладони.
— Так где вы провели эту ночь?
— Ну как вам сказать… Я был не один… И не дома… Понимаете, — бормотал Пансков, — я не мог об этом говорить… Я провел ночь с девушкой…
— Я даже догадываюсь о том, как ее зовут, — улыбнулась Лиля.
— Как вы узнали, откуда? — изумился Владислав.
— Это довольно простая задача. Ее зовут… Евгения Шиловская!
Лиля не могла не заметить, как белесые брови Владика поползли вверх и в лице его перемешались удивление, страх и облегчение.
— Евгения Викторовна… Нет, я был не с ней, — наконец пробормотал он.
— Не надо врать, — мягко возразила Лиля. — Милиция и кабинет врача — это единственные учреждения, где не следует врать. Итак, где вы находились в ночь на двадцать шестое и кто может подтвердить ваши слова?
— Я… Я был у невесты… Ее зовут Дачевская Таня… Но я прошу вас, пожалуйста, не говорите никому. У нее очень влиятельный отец, ему может не понравиться, если их фамилия всплывет в бульварной
— Кто еще может подтвердить, что вы находились у нее?
— Не знаю…
Лиля молчала.
— Но я действительно был в ту ночь с ней, клянусь вам, — растерянно оправдывался Владик. — Пожалуйста, поверьте мне.
— Где вы находились с одиннадцати до тринадцати часов дня двадцать шестого июня?
Лицо Панскова приобрело меловой оттенок. На висках обозначились голубоватые жилки. Он затрепетал.
— Я… Я был у нее дома… — пробормотал он едва слышным голосом.
— У кого? У Шиловской?
— Нет! Нет! Что вы! Я был у Тани… Нас видела ее младшая сестра. Она сидела в гостиной и играла на пианино, когда я уходил. Это было… — Пансков задумался. Он подсчитывал что-то в уме, старательно шевеля губами. — Около половины первого. Я вернулся домой в час, потому что к двум мне надо было быть в Останкине, договариваться относительно съемок в рекламе мыла… И еще… Соседка Нонна Петровна встретила меня на лестнице и попросила билет на спектакль. Она, наверное, вспомнит…
— Итак, откуда же вы звонили Грибову? — жестко спросила Лиля.
— Я звонил от Шиловской, — покорно произнес Владик. — Я был у нее, но недолго, она меня быстро выпроводила. Она была очень странная в этот вечер. Она была какая-то взвинченная. То хохотала как безумная, то едва не рыдала по малейшему поводу. Обозвала меня теленком и сказала, что ей надоело быть для меня дойной коровой. Я пытался начать разговор с ней о делах, о рекламе, в которую меня должны были пригласить, но она сказала, что это такая ерунда и ей не хочется заниматься этим в такой вечер. Я спросил, почему вечер такой,но она буквально вытолкала меня за дверь. Когда я по старой привычке попытался поцеловать ее на прощанье, она влепила мне такую пощечину, что я испугался за целость своей челюсти. Она была невменяема.
— Во сколько вы ушли от нее?
— Где-то в районе полуночи.
— И как же вы добирались?
— Я поймал такси, — упавшим голосом произнес Владик и совсем шепотом добавил: — Боже, какой будет скандал!
Он сидел, раскачиваясь на стуле, как будто переживал огромное горе.
— Какие отношения у вас были с Шиловской?
Пансков помолчал, в уме взвешивая каждое свое слово.
— Хорошие, — наконец выдавил он.
— А почему вы не пришли на ее похороны?
— Ну… Я боялся, что… Понимаете, там ведь было телевидение, а мне нельзя светиться в качестве ее бывшего любовника — у меня невеста. А журналисты обязательно набросились бы с расспросами. Я решил заболеть на это время.
Лиля достала из стола три общие тетради в клеенчатой обложке.
— Вам знакомы эти записи? — спросила она. — Шиловская пишет, вы пытались избавиться от нее не слишком красивыми способами.
Умильно заглядывая в глаза, Пансков обескураженно развел руками: