Голем в Голливуде
Шрифт:
Перел машет красивой рукой:
– Ладно. Все в порядке.
– Правда?
– Только парень не будет жить в сарае. Во-первых, сарай мой и он мне нужен. И потом, это плохо. Это даже не жестокосердие – это бесчеловечность. Я бы собаку там не поселила. А ты хочешь поселить человека?
– Видишь ли, Перел…
– Слушай сюда, Юдль. Внимательно. Ты поселишь живого человека в сарае?
– Нет…
– Конечно, нет. Подумай головой, Юдль. Люди начнут спрашивать. Кто живет в сарае? Никто. Тем паче этакий детина. «Он не человек, коль живет
– Э-э… думаешь, там ему будет лучше? А может… то есть я хочу сказать… Янкель, извини, что я говорю о тебе, как будто тебя здесь нет.
Меня иначе зовут.
– Будет помогать по дому, – говорит Перел.
– Вряд ли ему хватит… смекалки.
Хватит.
– Хватит. Видно по глазам. Янкель, ты меня понимаешь, а?
Она кивает.
– Видал? Глазки-то умные. А лишние руки всегда пригодятся. Янкель, будь любезен, натаскай воды. – Перел показывает на колодец в углу двора.
– Переле…
Пока супруги спорят, где ее лучше разместить и что сказать людям, она тупо ковыляет к колодцу. Какое счастье снова ходить! Но радость подпорчена мыслью, что ходит она не по собственной воле. Натаскать воды.
– Дело не в том, что это враки… – говорит Перел.
Натаскать воды. Она вытягивает веревку, подхватывает до краев полное ведро.
– …а в том, что ты не умеешь врать, Юдль.
Опорожняет ведро на землю.
Стой. Погоди. Велено другое.
Натаскать воды. Руки сами опускают ведро в колодец.
– Росток истины пробьется из земли, – возвещает ребе.
– И праведность отразится в небесах, – подхватывает Перел. – Чудненько. Но до тех пор позволь мне объясняться с людьми.
Она выливает второе ведро.
Дура. Велено другое.
Но тело действует само, не слушая воплей разума. Есть приказ натаскать воды, и руки послушно тягают ведро за ведром. Стравливая веревку, всякий раз она видит свое кошмарное отражение. Бугристое перекошенное лицо подобно узловатой дубовой коре, кое-где поросшей лишайником; огромная зверская рожа тупа и бесчувственна. Значит, теперь она такая? Впору утопиться в колодце. Но ей не дано выбирать, как не дано остановиться, и она опорожняет ведро за ведром, покуда не слышит хозяйкиного вскрика: двор залит водой по щиколотку.
– Хватит, Янкель! – вопит Перед.
Она останавливается. Сама не понимает, зачем сотворила такую откровенную глупость, и сгорает от ненависти к собственной дури.
– Надо аккуратнее формулировать свои пожелания, – говорит ребе.
– Похоже на то, – говорит Перед и беспомощно хохочет.
Ребе улыбается:
– Ничего, Янкель. Это всего лишь вода. Высохнет.
Она признательна за попытку ее утешить.
Но ее иначе зовут. У нее есть имя.
Она его не помнит.
Глава
Кафе возле Карлова моста. В компании похмельных туристов Джейкоб позавтракал безвкусным кофе и жирным пирожком. Примерив всех официанток под образец Упыревой жертвы (худенькая, беззащитная), он дождался затишья в беготне с подносами и жестом подозвал изящную рыженькую:
– Клавдия?
Та показала на уличные столики, которые были в ведении неброской брюнетки, которую Джейкоб отсеял с первой же минуты.
Детектив фигов. Джейкоб пересел на улицу и улыбнулся брюнетке, принимая от нее меню:
– Клавдия.
Девушка удивленно вздрогнула:
– Pros'im? [39]
– Английский? – спросил он.
Она открыла страницу с переведенными названиями блюд.
– Я не о том. Вы говорите по-английски?
Девушка свела два пальца – мол, совсем чуть-чуть.
– Можем поговорить? Вы не присядете? – Джейкоб достал бляху. – Я полицейский. Полицие, Америца.
– Момент, пожалуйста, – сказала девушка.
Она вернулась с администратором.
39
Здесь: Слушаю вас? (чешск.)
– Какие проблемы, сэр?
– Никаких. Я хотел поговорить с Клавдией.
Девушка сникла и что-то шепнула начальнику. Тот недовольно скривился, но растопырил пятерню:
– Пять минут.
Администратор препроводил их в моечную, устланную мокрыми резиновыми ковриками. Беседа вышла почти вся односторонняя: девушка отвечала жестами и кивками. Казалось, она вот-вот растворится в сырости, пропахшей моющим порошком. Джейкоб вовсе не хотел истязать ее вопросами; Клавдия старалась держаться молодцом, и он охотно отпустил бы ее домой. Пусть десять раз перепроверит запоры и калачиком свернется под одеялом.
Вы хорошо помните ту ночь? (Да.) Ничего, если мы об этом поговорим? (Ничего.) Вы видели лицо того человека? (Да.) Точно ли он был на фото, которое в больнице показал лейтенант? (Да.) Вы поняли, почему он вас вдруг отпустил? (Нет.) Вы отбивались – локтем, ногой? (Да, да, да.) Вам не показалось, что рядом был кто-то еще? (…Нет.) Вы ничего не заметили, когда убегали. Видели что-нибудь, слышали? (Нет.)
– Я понимаю, через что вам пришлось пройти, – сказал Джейкоб. – И все же постарайтесь что-нибудь вспомнить. Голос, цвет волос.
– Блят, – сказала девушка.
На секунду Джейкоб опешил. Чего это она матерится? Он ведь не пьяный, ничего такого. И ведет себя вроде нормально. Он не из тех, кто покидает сортир с хвостом из туалетной бумаги.
– Блят, – повторила Клавдия.
– Вас не затруднит написать это слово?
Blato, написала она.
– Что это значит?
Появление администратора прервало ее пантомиму.
– Всё, всё. – Начальник хлопнул в ладоши и показал: на выход.