Голем в Голливуде
Шрифт:
ТИХООКЕАНСКИЙ ДОМ ПРЕСТАРЕЛЫХ
МУНИЦИПАЛЬНЫЙ ОТДЕЛ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ
ГРАФФИНА
Молча посидели в машине.
– Я прошу у тебя прощенья, – сказал Сэм.
Джейкоб не ответил.
Сэм склонил голову:
– Ты прав. Извини. Не надо было… Прости.
Он выбрался из машины и пошел по аллее. Обмирая от ужаса, Джейкоб двинулся следом.
Он понял. Все понял, едва переступил порог. За конторкой стояла женщина в больничной униформе, растрафареченной Микки-Маусами.
– Доброе утро, мистер Авельсон, – улыбнулась она.
Сэм кивнул, и Джейкоб все понял.
Шибало хлоркой. Джейкоб посмотрел на отца, который неловко расписывался в формуляре. Почему он это делает? Зачем вообще это затеял? Он ведь никогда не был эгоистом. Наоборот. Сэм отдавал, отдавал, отдавал. Жаловал всех добротою; не жаловался. Может, неким извращенным манером щедрость эта обращалась и на него самого? Тогда это невообразимый эгоизм.
– Распишись. – Сэм подал ему формуляр. Подпись – Авельсон.
И как расписаться? Тоже врать, что ли? Джейкоб поставил свое настоящее имя.
Он понял. И все равно шагал за Сэмом по коридору – растрескавшиеся плитки пола, серые стены в засохших потеках краски. Приоткрытые двери каморок на две кровати. Засаленные половики, тонкие одеяла. Детский рисунок на стене лишь подчеркивает мертвенность виниловых обоев. В вазе увядшие подсолнухи, воды на палец, замшелая гниль. Сердце ныло, боль разрасталась. Неужто нельзя было что-нибудь получше? Наверняка ведь можно было.
Тусклый свет в конце коридора. КОМНАТА ОТДЫХА.
Мужчины и женщины. Читают, дремлют, играют в шашки. Халаты, заляпанные соусом. Тапочки. Все нечетко, словно в парной. Рыхлые тела, дрожащие руки, мутные глаза. Плоды многолетнего лечения.
В подавляющем большинстве взгляды уставлены в телевизор. Идет ток-шоу.
Весь персонал – две кряжистые латиноамериканки в розовой униформе (сердечки, белые кошечки). Тоже смотрят передачу. Обернулись. Одна улыбнулась:
– Она в саду.
– Спасибо.
Джейкоб понял, однако онемело шел сквозь ряды безумцев, чувствуя их взгляды. Пустые и бессмысленные, даже они его осуждали. Его, кто никогда не навещает.
Так называемый сад был бетонированным двором: розовый цемент, расчерченный под плиты, пластиковые шпалеры, увитые звездчатым жасмином, цветочные кадки из магазина хозтоваров. Частокол железной ограды высотой футов десять. Неужели кто-нибудь пытался сбежать?
В углу приютилось единственное живое дерево – устрашающе корявая смоковница, усыпавшая ягодами бетон, выпустила длинные щупальца тени.
Она сидела на железной скамье, изъеденной ржавчиной.
Волосы ломкие, поседели. Кто-то озаботился их расчесать и зашпилить девчачьей заколкой – божьей коровкой. Черепашья шея и тело-квашня оскорбляли облик той, что жила в его памяти. А вот жилистые руки и ярко-зеленые глаза остались прежними.
Пальцы ее безостановочно двигались, разминая невидимую глину.
– Здравствуй, Вина. – Сэм подсел к ней, обнял за плечи, поцеловал в висок.
Рука ее взобралась к нему на щеку и замерла. Сомкнулись веки.
Джейкоб развернулся и пошел прочь.
– Она попросила, чтобы ты пришел, – сказал Сэм.
Джейкоб не остановился.
– Она десять лет молчала.
Джейкоб взялся за ручку двери.
– Не обвиняй ее. Вини меня.
Джейкоб обернулся:
– Ты виноват.
Сэм кивнул.
Они застыли вершинами длинного узкого треугольника, что незримым клинком пересек сад. В комнате отдыха бормотал телевизор. Жаркий ветерок тормошил жасмин, катал сладкие подгнившие ягоды. Мать взглянула на ветви, тихонько, потерянно застонала. Отец потерянно глядел на нее. Время шло. Джейкоб шагнул к ним. Остановился. Он был как будто пьяный. Наверное, он не сможет. Он оставил их вдвоем.
Эпилог
С ветви смоковницы она глядит на семейство, раздробленное на тысячи осколков, и печально ежится, поджимая лапки.
Любимый – он стоит столбом. Ах, если б можно было подойти, утешить его и растолковать, что ее «навеки» было сказано всерьез.
Ветерок остужает нагретый солнцем панцирь. Ветка танцует в пустоте. Женщина внизу поднимает взгляд к небесам. Через огромную даль они разглядывают друг друга. Женщина гортанно курлычет, сухие губы ее безмолвно шевелятся.
Женщина хочет вспомнить.
А вот ей подсказки не требуются. Кажется, будто они виделись только вчера. По большому счету, так оно и есть. Вечность – долгий срок.
Она видит, что любимый хочет уйти, и готовится последовать за ним. Теперь, когда она вновь его отыскала, она будет рядом. Она проползет через серые мертвые пустыни, переплывет серые озера и сойдет в серую долину, где обитает он. Ей прекрасно знакомы эти места.
Она выпускает крылья и приседает на лапках.
Прыгает.
Вечно одно и то же: на один ужасный миг притяжение одолевает веру, и она камнем падает к земле. Но потом вспоминает, кто она, и потихоньку взлетает.
Благодарность
Рабби Йонатану Коэну, Полу Хэмбургу, Фэй Келлерман, Габриэлле Келлерман, Дэниэлу Кестенбауму, Эми Гласс, Яне Флаксман, Марку Майклу Эпстайну, Давиду Вихсу, Менахему Каллусу, лейтенанту Яну Хрпе, лейтенанту Ленке Ковальской, Славке Коваровой.