Големикон
Шрифт:
Драконолог улыбнулся той далекой и отстраненной улыбкой, которая всегда появлялась на его лице в те минуты, когда он немного терялся между реальностью и мыслями – то есть, практически всегда.
И снова – гудок.
– Ну все, я побежала! Ждите к концу дня, – девушка улыбнулась. Ямочки на щеках превратились в самые настоящие кратеры.
– Прасфора! – окликнул ее Альвио.
Попадамс остановилась.
– Я что-то забыла, да? – в голове противно-писклявым колокольчиком защебетал маленький, но назойливый комплекс неполноценности.
– Нет, просто я хотел, –
– Ты же был в горном Хмельхольме, и не раз. К тому же, я туда и обратно, даже если задержусь, что такого я могу успеть там увидеть?
– Ну вдруг…
– Грифона или единорога? – заговорчески прищурилась Прасфора.
– Ну вдруг… – повторил Альвио, уже вновь витая в своих бирюзово-малиновых облаках на недосягаемой высоте – там, где мечтательность так туго сплелась с реальностью, что их и ломом уже не разъединишь.
Девушка взяла тетрадь, еще раз попрощалась с драконологом и села на поезд.
Альвио, полностью уйдя в свои астралы-фракталы или куда там обычно уходят такие люди, даже не заметил, как поезд тронулся – только услышал далекий гудок и скрежет рельс, но в его голове это отразилось цокотом каких-то там мистических копыт.
Но что-то в его пушистых и воздушных ирреальных далях оттенка невозможного цвета подсказывало драконологу, что поездка Прасфоры затянется.
И так уж водится, что эти фантомные пределы мечтаний дают очень правильные подсказки, хоть и не объясняют, как, что, почему и зачем.
Мэр Кэйзер никогда не считал, что власть – это цель, ради которой нужно без топора прорубаться через дремучие леса бесконечных препятствий.
Власть была лишь инструментом, очень действенным и универсальным, этаким швейцарским ножиком, способным помочь в любом деле, начиная малым и незаметным, заканчивая грандиозным. Власть была тем инструментом, которому поддавались и глина, и дерево, и бриллианты – все ломалось под ее натиском.
А вот цели… цели наметились совсем другие.
Власть Кэйзера не сказать чтобы была уж совсем великой – далеко не как у Правительственного Триумвирата, управляющего всеми семью городами из Сердца Мира, из столицы. Конечно, один город, пусть и двуединый, не идет в сравнение с семью, но…
Но, как известно, даже ложкой можно вырыть тоннель. У мэра, говоря метафорически, была целая лопата.
Кэйзер отыграл четыре меланхоличные ноты на рояле, по клавишам которого мышью бегали отблески солнца: та-та-там-там…
У него была власть, этот чудесный инструмент, и у него созрели грандиозные цели – цели, которое Правительство посчитало бы неприемлемыми, масштабные, требующие сил, энергии и титанических мыслей.
Цели, которые и не снились его дедушке.
Кэйзер посмотрел на механическую руку и пошевелил пальцами. Они двигались туго, словно проржавевшие. Мэр нахмурился – его густые седеющие брови на мгновение стали одной полосой, – потянулся второй рукой в сторону, достал колбочку с вязкой прозрачно-красной жидкостью и, откупорив, осушил ее.
Мужчина подождал минуту и попробовал пошевелить механической рукой – пальцы двигались, как настоящие. Потом он отыграл ей те же четыре ноты: та-та-там-там…
Кэйзер улыбнулся, но этого невозможно было заметить – улыбка его отдавала каменным холодом и безразличием горных глубин.
Да, у него была власть, а еще два больших преимущества, которые его дед упустил из-под собственного носа, не смог использовать так, как стоило бы, упустил возможность…
Но вот только почему-то тень деда Анимуса, создателя первого на свете голема, затмевала Кэйзерову, давила как гроб, не давала расправить обрезанные крылья. Говоря о мэре Хмельхольма, все в первую очередь думали о его деде, а не о нем самом. Анимус стал светонепроницаемой ширмой, скрывавшей потенциал Кэйзера, да и то – не сам Анимус, а лишь далекое эхо его памяти и наследие из сотен големов, оставленное им…
Подумав о големах, Кэйзер улыбнулся.
Снова отыграл механической рукой четыре меланхоличные ноты: та-та-там-там…
…на столе же, чуть поодаль, лежали выведенные непоколебимой рукой чертежи, при подробном взгляде на которые сковало бы холодом ужаса.
Проблемы у Прасфоры начались сразу же, хорошо хоть с билетом все оказалось в порядке, и усатый дядька с лицом, сочившимся интеллектом – он скорее напоминал сыщика, чем проводника – надорвал бумажку.
После этого все пошло наперекосяк, начиная прямо с прохода. Пока девушка искала свое место среди обитых красным бархатом кресел (да уж, на единственный в семи городах поезд и правда не поскупились), она столкнулась с мертвым големом.
Второй раз за день. Сейчас – чересчур близко.
Если говорить откровенно, то все было не так загадочно. Шестеро кричащих друг на друга мужчин тащили голема через и без того узкий проход поезда, и глиняный великан давно бы уже задавил их, если бы от него не остался только торс, без рук и ног. Почему голема сразу не погрузили в последние, грузовые вагоны состава, большой вопрос, который остается – как обычно – без ответа даже для самих горе-грузчиков.
Прасфоре стало не по себе – встреча с мертвым големом никогда не сулила ничего хорошего, хотя фактически големы и не могли считаться мертвыми, ведь не были живыми, но человеческое сознание вытворяет такие финты ушами, что порой страшно становится от его пируэтов. Вот и про неисправных глиняных гигантов все привыкли говорить: мертв, и все тут. Даже не выключен, нет – если что-то выключено, обычно подразумевается, что его можно включить обратно, а в случае с поломанными големами и включать было нечего. И не то чтобы Прасфора свято верила в приметы, каждый раз плюя через плечо в нужный момент – а некоторые говорят, что для профилактики это лучше делать с определенной периодичностью.