Гольф с моджахедами
Шрифт:
— Нет, не вторая серия. Другой фильм. Вам чех по имени Цтибор Бервида известен?
— Грубый и неотесанный вы, не знаю, как вас звать-величать, да и знать не желаю, — сказал он и, выйдя из-за прилавка, тщательно задвинул шторы на всю витрину, потом так же неторопливо повернул ключ в замке лакированной двери. — Потерпите…
Он вытащил дорогую, с наворотами, крошечную трубку «Бенефон Кью», вжал кнопку автонабора, и ему ответили почти сразу, даже я услышал:
— Сейчас буду.
— Потерпите минут пять, — сказал Карамчян. — Нужный вам человек здесь и сейчас спустится. Дуракам, как говорится, везет.
Отношения не налаживались.
Я прислонил к прилавку палку с набалдашником, сгреб левой рукой конец траурного галстука, притянул грубияна через прилавок, после чего с натягом влепил правой щелчок по его лысине. И продолжал держать носом в запотевшее от его дыхания стекло прилавка. Видит Бог, я не хотел его так дешево опускать, он первый полез на рожон…
Я выждал, пока кто-то открыл дверь ключом с обратной стороны и вошел, и только после этого, выдав второй прощальный щелчок в багровую лысину, отпустил галстук.
— Интересное приветствие, уважаемый, — сказал высоченный детина, стрельнув глазами на «Беретту». — Вы, что же, пришли с рекламацией?
Господи, я узнал голос по пленке. Один из гольферов, не самый разговорчивый, почему и запомнился его надтреснутый тембр в стиле Высоцкого. Он имел рыжеватую проволочную бороду с седой окантовкой, рысьи глаза, разделенные высокой переносицей, тонкий, слегка свернутый вправо нос и скулы в кавернах. Слегка приподнявшиеся от удивления брови под низковатым лбом почти соприкасались с ниспадающей на него шевелюрой — заметного, как и борода, рыжеватого оттенка.
— Мы тут в дурачка перекинулись, знаете ли, — сказал я. — На щелбаны, пока вас ждали.
— Без карт? — спросил детина спокойно.
— Мысленно, по памяти… Знаете, как гении в шахматы играют без доски? Называют ходы, и все.
— Ну, а со мной сыграете? — спросил он.
— Смотря сколько поставите, — ответил я.
— Брысь, — сказал он Карамчяну. Когда ювелир выкатился, длинный мрачновато посмотрел мне прямо в глаза, без угрозы, спокойно, и выдавил: Слушаю. Что угодно?
— От Цтибора Бервиды. Меня зовут Бэзил Шемякин.
— Я Макшерип Тумгоев, господин Шемякин. Слушаю. Чего он хочет?
— Он уже ничего не хочет. Его убили в Праге.
— А как про эту явку проведали? — спросил Тумгоев без паузы.
— Раньше. Нас вместе убивали.
— Из-за нас?
— Из-за кого это — нас? — ответил я вопросом.
— Вы кто, Бэзил Шемякин?
— Поверенный в делах человека, захваченного Бервидой.
— И давно он, этот человек, захваченный Бервидой, доверил вам… свои дела?
Длинный взял с подноса «Беретту», взвесил в огромной ладони и положил назад. Он меня куда-то заманивал, в какую-то яму, приглашал в неё ввалиться, я почувствовал. Для этого отчасти и разыграл доверие, повертев мое оружие вроде бы из любопытства. А то он, бандит, «беретт» в жизни не видел…
— До того, как я получил микрокассеты с записью вашего совещания в гольф-клубе «Эль-Кантауи» в Тунисе, — сказал я.
Он долго молчал. И наконец сказал:
— Обмен невозможен.
— Что значит — невозможен?
Я почувствовал, как страх заползает в меня и делает совсем-совсем слабым. Господи, помолился я, сделай так, чтобы этот гаденыш Шлайн остался живым, сделай, Господи, и я отработаю тебе, отработаю как хочешь и бесплатно. Ну, чего Тебе стоит, Господи?
В этот момент в нагрудном кармане пиджака запищал «Эриксон», зря и напрасно, как видно, отобранный у Милика, поскольку вся моя затея рушилась и тяжкие труды последних недель, таким образом, пропадали втуне.
— Извините, — сказал я длинному и, нажав кнопку, приткнул к уху теплую пластмассу.
— Пожалуйста, — сказал длинный.
Одновременно с ним Милик произнес:
— Милик говорит. У меня информация. Человек из «Бизнес-славяне» вылетел в Джакарту и оттуда отправится на какой-то остров, где ты держишь семью. Вылетай срочно на выручку. Вас всех ждет смерть. Подтверди…
— Подтверждаю, — сказал я и услышал, как он разъединился.
— Обмен невозможен, потому что вашего клиента у нас нет, — сказал Тумгоев. — Мы его отпустили на четыре стороны. Он ушел с проводником.
Плевать мне было на все эти заботы! Я чуть было так и не сказал вслух, спешно набирая на «Эриксоне» номер камероновской парочки.
— Извините, — опять сказал я чеченцу и услышал после второго сигнала вызова голос Ортеля:
— Битте…
— Пожалуйста, — вместе с ним ответил длинный.
Я кивнул чеченцу и сказал в мобильный:
— Это Шемякин говорит. Макс, у вас есть кто-нибудь на Фиджи?
— Кто-нибудь да есть всюду. В чем дело?
— Макс, моя семья на Фунафути. Запомнил? Фунафути… У тебя есть бумага под рукой?
— Есть цифровая память у штуковины, через которую я с тобой общаюсь. В чем дело, Бэзил?
— На Фунафути есть инспектор Уаелеси Туафаки. Повторяю… Уаелеси Туафаки. Ваш человек может связаться с ним и официально от Спецкомиссии попросить взять мою семью под защиту?
— Бэзил, мы не частники… Нужно формальное основание.
— Макс, под защиту как свидетелей, которым угрожают расправой!
— Бэзил, кто им угрожает расправой и о чем они могут свидетельствовать?
— Угрожают им, свидетель же, нуждающийся в защите, — это я, а значит и моя семья. Я могу дать показания относительно захвата покойным Цтибором Бервидой на территории Российской Федерации сотрудника российской спецслужбы, а также относительно убийства вашего человека и ещё одного в Праге.
— Твое заявление о желании дать показания принято… Давай наводку, Бэзил, кого подозревать на этом острове?
— Возможное имя Алексеев, русский, среднего роста, говорит по-английски с акцентом. В Джакарте можете что-нибудь накопать про него. Он работал в коммерческом представительстве лет десять назад, кажется… Он уже в пути, Макс!
— Тогда до связи, Бэзил, — сказал Ортель. — Дам знать.
Господи, помолился я, спасибо Тебе, что Праус Камерон запропастился куда-то.
Я становился навязчиво набожным. Отец Афанасий Куги-Куги справедливо упрекал меня, что я — лицемерный мирянин. Прижмет — бегу к боженьке, наладилось — в бильярдную.