Голливудская трилогия в одном томе

Брэдбери Рэй Дуглас

– «Каллаган и Ортега», добрый вечер, – произнесла трубка матерым прокуренным голосом с провинциальным акцентом, каким обычно говорят актеры из театра Эбби [275] ¹¹.

От радости я чуть не засмеялся в голос – я увидел, как Крамли вздрогнул.

– «Каллаган и Ортега»! – повторила трубка с явным раздражением. Я продолжал молчать. – Да кто это, черт возьми?

Когда Крамли подошел, я уже нажал на рычаг.

Он споткнулся и грязно выругался.

275

Эбби –

театр в Дублине.

– Говоришь, родился на соседней улице? – уточнил я.

– Через одну – не хочешь?

– Ну-ну, – сказал я.

Крамли взял в руки записную книжку Раттиган.

– Книга почти мертвых…

– Хочешь, попробуем еще один номер? – Я открыл справочник, пролистал и остановился на «Р». – Ага, вот, нашел. Это будет получше Царицы Калифии.

Крамли прищурился.

– Раттиган, Маунт-Лоу. Что еще за Раттиган живет на Маунт-Лоу? Насколько я помню, Маунт-Лоу – это то самое место, где раньше ходил большой красный трамвай, который возил толпы народа на холм, на пикники.

От этого воспоминания на лицо Крамли набежала тень.

Я ткнул в следующее имя.

– Раттиган. Собор Святой Вивианы.

– Во имя Христа-спасателя, и в соборе Раттиган окопался?

– Как-как ты сказал? Спасателя? Речь истинного неофита, – похвалил я.

У Крамли по-прежнему был категорически недовольный вид. Я пошел на крайние меры.

– Ладно, мне пора, – сказал я и решительно шагнул в темноту.

Рискуя переломать ноги, я вынужден был пройти метров десять, пока Крамли, наконец, не сдался.

– Интересно, как ты собираешься туда добираться, если у тебя нет ни машины, ни прав?

– Так ты меня отвезешь, – не поворачиваясь, сказал я.

Повисла тяжелая пауза.

– Ну что, по рукам? – помог делу я.

– И ты сможешь найти этот чертов Маунт-Лоу, где ходил трамвай?

– Меня возили туда года в полтора.

– То есть дорогу показать сможешь?

– Как сейчас помню…

– Ладно, заткнись. – Крамли закинул в свой драндулет несколько бутылок пива. – Садись в машину.

Мы загрузились в авто, попрощались с Гершвином, оставив его в Париже с любимой перфолентой, и отбыли.

– Только молчи, – сказал Крамли, – можешь, если что, кивать – да или нет.

Глава 8

– Не знаю, какого хрена я все это делаю… – проворчал Крамли, чуть не выехав на встречную полосу. – Я говорю, не знаю, какого хрена…

– Да слышу я, – сказал я, глядя на проплывающие за окном холмы и предгорья.

– Знаешь, кого ты мне напоминаешь? – не унимался Крамли. – Мою первую и единственную жену. Она отлично умела пудрить мне мозги своими формами, размерами и улыбками на тридцать два зуба.

– Я – пудрю тебе мозги?

– Только попробуй скажи «нет» – живо вылетишь из машины. Или это, может быть, не ты, как только завидишь меня на горизонте, тут же садишься и делаешь вид, что поглощен разгадыванием кроссворда? И еще с умным видом вписываешь слова четыре, пока я не подойду и не настучу тебе по башке…

– Я что, действительно так делаю, Крамли?

– Не выводи меня.

Ты смотришь на указатели? Давай посматривай. А еще скажи мне на всякий случай, зачем ты ввязался во все это дерьмо?

Я бросил взгляд на телефонную книжку Раттиган, которая лежала у меня на коленях.

– Она прибежала ко мне и сказала, что за ней гонится сама Смерть. Один из смертников со страниц телефонной книжки… Или тот, кто подкинул ей этот «подарочек». А может, она и сама уже вышла на него… Когда пыталась, как мы, разыскать этого типа, который имеет наглость посылать трепетным юным актрисам какие-то загробные словари…

– Юным? Тоже мне, нашел девочку, – проворчал Крамли.

– Да, девочку! Она не была бы звездой экрана, если бы не сохранила в себе этот пикантный налет нимфетки из Meglin Kiddie [276] , со всеми полагающимися сексуально-акробатическими ужимками. Нет, перед нами не старушка Раттиган. Перед нами – маленькая школьница Раттиган, которая в ужасе бежит через темный голливудский лес, полный диких зверей.

276

Meglin Kiddie – популярная в 1930—50-е годы театральная труппа, состоящая из актеров-детей до 16 лет.

– Так, понятно. Прогоняешь очередную рождественскую пургу в шоколаде?

– Что ты сказал?

– Без комментариев. Лучше подумай, зачем кому-то из этих обведенных красным друзей понадобилось посылать ей две книги гнилых воспоминаний?

– А что тебя так удивляет? Констанция за свою жизнь перелюбила кучу народу. А это значит, что теперь, по прошествии лет, куча народу ее ненавидит. Кому-то она отказала, кого-то бросила, кого-то просто забыла. Она же стала знаменитой. А они остались валяться в придорожной канаве. И вот теперь все состарились и перед уходом в мир иной решили ей отомстить.

– Ты рассуждаешь прямо как я, – сказал Крамли.

– Бог свидетель, я к этому не стремился. Я имел в виду, что…

– Да ладно, я пошутил. Тебе никогда не быть Крамли, как мне не быть Жюль Верном-младшим. Где мы?

Я поднял взгляд на дорогу.

– Стоп! Кажется, приехали. Это Маунт-Лоу! Когда-то здесь разбился насмерть великий исторический красный трамвай. Но это было давно.

– Профессор Лоу… – задумчиво добавил я, покопавшись в архивах подсознания, расположенных, по моим ощущениям, где-то по ту сторону глазных яблок, – человек, который во времена Гражданской войны изобрел фотографирование с воздушного шара…

– Откуда ты только все это берешь? – удивился Крамли.

– Просто вспомнилось, – пожал плечами я.

– Ты просто забит бесполезной информацией.

– Ну, извини, – обиженно сказал я. – Мы ведь на Маунт-Лоу, не так ли? А этот холм назван в честь профессора Лоу и его тунервильского трамвая, который ходил к вершине.

– Допустим, и что дальше? – сказал Крамли.

– Профессор Лоу придумал делать фотографии с воздушного шара, и это помогало обнаруживать неприятеля во время самой великой из войн. По сути, два изобретения – воздушные шары и железная дорога – принесли нам победу на севере…