Голливудский участок
Шрифт:
Не говоря ни слова, он уехал, а Баджи крикнула вслед его автомобилю:
— Прощай, козел!
Сев в машину, Фаусто заметил:
— Ты не прибавила ему радости.
— Но зато он не вызовет меня в суд.
— Откуда ты знаешь?
Она похлопала по рации:
— Он говорил нехорошие вещи, а я записала их на свой маленький диктофон.
— Он купился на этот глупый прикол? — спросил Фаусто.
— Думаю, да, — ответила она.
— Иногда ты бываешь не такой занудой, как другие молодые копы, — признался
— Не начинай сначала.
— Я имею в виду материнство.
— Может быть, позже мне придется остановиться на доильном пункте.
— В следующий раз оставишь пистолет мне, — сказал Фаусто.
В тот день Фарли Рамсдейл был в отвратительном настроении. Так называемый «снежок», который он купил у жалкого вонючего мексиканского ублюдка в «Тако у Пабло», где круглосуточно тусовались наркоманы, оказался дерьмовым. Самое худшее было сидеть там целый час, ждать мексиканца и слушать хип-хоп, грохочущий в машине пары обдолбанных курильщиков, которые тоже ждали этого парня. Что мексиканцы делают в Голливуде?
Оказалось, что это самый дрянной «снежок», который ему доводилось пробовать. Даже Олив пожаловалась, что их надули. Но «приход» они все же почувствовали. Доказательством было то, что они не спали всю ночь, пытаясь починить видеомагнитофон, у которого сломалась перемотка. Запчасти валялись по всей комнате. Заснули они только за час до полудня.
Когда Фарли проснулся, он был так раздражен, что ногой запихнул запчасти под диван и закричал:
— Олив! Просыпайся и поднимай свою тощую задницу. Нам нужно работать.
Она встала с дивана прежде, чем он перестал ворчать, и сказала:
— Хорошо, Фарли. Что ты хочешь на завтрак?
Фарли с трудом поднялся на ноги. Нужно перестать отключаться на диване. Он уже не мальчик, у него мучительно болела спина. Подойдя к Олив, которая не отрываясь смотрела на него с преданной улыбкой, он заглянул ей в беззубый рот.
— Черт возьми, Олив! — воскликнул он. — У тебя недавно выпал еще один зуб?
— Не думаю, Фарли, — ответила она.
Он тоже не мог вспомнить. Голова у него болела так, словно туда кто-то забрался и стучал изнутри молотом.
— Если потеряешь еще один зуб — все. Можешь отсюда выметаться.
— Я могу вставить протезы, Фарли! — заныла Олив.
— Ты и так выглядишь, как Джордж Вашингтон. Свари-ка мне чертову овсяную кашу.
— Можно я на пару минут сбегаю к Мейбл? Она очень старая, я о ней беспокоюсь.
— Можешь сколько угодно заботиться о старой ведьме, — разрешил Фарли. — Может, в следующий раз она угостит нас тарелочкой похлебки из крыс и жаб.
Олив побежала к дому, стоящему на другой стороне улицы через три дома от их бунгало, — единственному дому в квартале, двор которого зарос сорняками гуще, чем у Фарли. Мейбл
Внутренняя дверь была открыта, и Олив, всмотревшись через сетку, позвала:
— Мейбл, вы дома?
— Да, Олив, заходи, — отозвался удивительно сильный голос.
Олив вошла и обнаружила Мейбл за кухонным столом пьющей чай с ломтиками лимона. Перед ней на тарелочке лежало ванильное печенье, а рядом — моток пряжи со спицами.
Мейбл было восемьдесят восемь лет, и этот коттедж принадлежал ей вот уже сорок семь лет. На старухе был купальный халат, надетый поверх футболки и хлопковых тренировочных брюк. Ее лицо изрезали морщины, но оно не потеряло своей формы. Она весила меньше пятидесяти килограммов, но имела больше зубов, чем Олив. Мейбл была независимой и жила одна.
— Привет, Олив, дорогая, — сказала Мейбл. — Налей себе чашечку прекрасного чая и возьми печенье!
— Я не могу остаться, Мейбл. Фарли хочет, чтобы я приготовила завтрак.
— Завтрак? В такое время?
— Он поздно просыпается, — сказала Олив. — Я просто хотела убедиться, что все нормально, и спросить, не нужно ли вам что-нибудь купить.
— Очень мило с твоей стороны, дорогая, — сказала Мейбл. — Сегодня мне ничего не нужно.
Олив почувствовала угрызения совести, потому что каждый раз, когда она ходила в магазин для Мейбл, Фарли утаивал по крайней мере пять долларов сдачи, хотя старушка еле выживала на социальную помощь и небольшую пенсию за мужа. Однажды Фарли утаил целых тринадцать долларов, и Олив понимала, что старая женщина все поняла, но промолчала.
У Мейбл не было детей или других родственников, и она много раз говорила Олив, что страшится того дня, когда ей придется продать коттедж и отправиться в дом престарелых, где окружные бюрократы будут содержать ее всю оставшуюся жизнь на деньги от продажи дома. Она ненавидела самую мысль об этом. Все прежние друзья Мейбл умерли или переехали, и теперь Олив была ее единственной подругой. И она испытывала благодарность за это.
— Возьми с собой печенья, дорогая, — предложила Мейбл. — Ты так похудела, что я за тебя беспокоюсь.
Олив взяла два печенья и сказала:
— Спасибо, Мейбл. Я загляну к вам вечером. Чтобы убедиться, что с вами все в порядке.
— Мне хотелось бы как-нибудь вечером посмотреть с тобой телевизор. У меня бессонница, и я знаю, что вы тоже долго не ложитесь. В ваших окнах все время горит огонь.
— У Фарли проблемы со сном, — сказала Олив.
— Жаль, что он с тобой плохо обращается, — сказала Мейбл. — Извини, что говорю это, но мне действительно жаль.