Голод, или Кушай кашу, Маша!

– Что ты остолбенел, Клим? Старых знакомых не узнаешь. Я – то всё прежний. А ты? Дай, – как на тебя посмотрю… Тебя время меняет. Почтенный старец. А седины мало. Признанный мэтр в своей области. Именно признанный потому, что слишком многие тебя по жизни готовы были в бутылку загнать. Но потому и ценю тебя ценой человеческой души, что пошёл по жизни путём труда, а не работы зарабатывания денег. Если у человека есть труд, что радость приносит, а потому мыслью творческое созидает, да ещё и деньги тебе платят за этот труд, то это и есть твоё счастье. Ты от многого зависишь, но от многих и не зависишь и больше всего от тех, в том числе и друзей, что хотели осквернить тебе ещё более путь, да не могут. А работой

И Клим увидел себя сидящим вместе с Гомункулом в достаточно большой амфитеатром аудитории, свет в которую шел из купола над амфитеатром. Он, Гомункул, как и многие, были одеты в длиннополые зеленые сюртуки с золотым шитьём. Зал был переполнен. Особенно много было, дам молодых и старых, одетых богато и очень странно. Что это за цирковое представление уже хотелось спросить Климу у своего спутника, но он поднёс палец к губам.. Сегодня великий день, – возгласил председательствующий. И Клим понял, что он среди французов.

– Сегодня великий день, – повторил председательствующий. Нам только что продемонстрировали изобретение господина Эдисона. И мы, академики Франции, своими глазами видели и ушами слышали в этом удивительном 1878году, сегодня 11 марта, что речь человеческую можно записать, а потом много раз повторять, используя вот такой небольшой валик с мягким покрытием. Академик Бульо, что с Вами!? Почтенный академик бросился на представителя Эдисона, чуть не задушил его, громко крича: – Негодяй! Мы не позволим, морочить нас какому –то чревовещателю!! И в Вашем Академическом институте, – я думаю, говорил Гомункул ошарашенному таким видением Климу, когда они, как ни странно, уже проходили по Старой площади, но уже в Москве, поворачивая во внутренний особняк, который, как помнил Клим, уже не существовал, как и гостиница "Россия", расположенная несколько далее по переулку, но на данный момент ещё существующая к величайшему удивлению Клима. Откуда он заключал, что находится в Москве, по крайней мере, 70-х годов прошлого столетия, поскольку автомобильный поток отличался чахлостью совковых машин. А гомункул развивал свою мысль: «Так вот, академик Франции Бульо, отличавшийся живостью нрава, переполошил всю Академию этого самого 11 марта 1878года. Ты не удивлялся, Клим, что мы теперь в Москве. Для меня это дело обычное. Голова не кружится? А то с не привычки такое случается. Пространство, время… Всё едино с позиции тех, кто знает, что такое Mumia.».

Они вошли в приземистое, незаметное здание, разделись на первом этаже. Клим обратил внимание, что около лестницы, которая вела во второй этаж, были открыты двери в две комнаты, в одну толпились в очередь люди одетые хорошо и со в кусом, одним словом, одетые по «за граничному», а во вторую комнату как бы и очереди не было, хотя можно было видеть прилавок с удивительными заграничными продуктами гастрономии и бакалеи. Скучающие лица продавцов, полупрезрительно взирающих на тех, кто кучковался в соседние двери.

– Mumia, – вещал между тем Гомункул, – это жизненная субстанция, содержащаяся в некоторых носителях. (Джива, жизненная энергия, сохраняемая в некоторых материальных субстанциях.) Части тела человека, животных и растений сохраняют на время свою жизненную силу и свое специфическое воздействие, как это доказано трансплантацией кожи, вакцинацией, заражением от трупов, открытых ран, язв и т. д. (Подобными носителями жизни являются бактерии.) Кровь, экскременты и т. д. некоторое время после выведения из организма могут содержать жизненную энергию. Может также существовать некоторое родство между такими веществами и жизненной энергией организма. Таким образом, через действие на первые можно подействовать на последнюю. Mumia — это форма, содержащая эссенцию жизни. Когда мы едим мясо животных, не это мясо возобновляет кровь и скелет нашего тела, но невидимый носитель жизни, извлеченный из плоти животных, который, будучи привнесен в наши тела, образует новые ткани и органы. Если животное умирает от болезни, мы не едим его мясо, ибо его Mumia отравлена болезнью; никогда не едим мы и мясо животных, умерших от старости, или разлагающиеся туши, ибо их здоровая Mumia покинула их в процессе распада, оставшаяся же часть отравлена гниением. В Mumia живого существа заключены свойства существа, из которого она извлечена. Поэтому мы не питаемся мясом хищных зверей, как то: тигров, львов, диких кошек и прочих. Они содержат огненную Mumia, возбуждающую звездные эссенции человека и порождающую в нем стремления, свойственные животному, которому она принадлежала. Мясо домашних животных годится в пищу, ибо по характеру они более смирны: глупые волы, тихие овцы и прочие, и Mumia их не столь возбуждающая: наиболее же здоровая животная пища есть мясо птиц, ибо они живут в воздухе, воздух же есть возвышеннейшая из четырех стихий. Mumia мертвого тела бесполезна; Mumia, приготовленная бальзамированием, годится только на корм червям. Наибольшей силою обладает Mumia людей физически здоровых и умерших внезапною смертью, к примеру, повешенных, обезглавленных или колесованных. Человек, медленно умирающий от болезни, теряет свои силы еще до того, как умрет, и гниение в подобных случаях зачастую начинается, когда больной еще жив. Его Mumia будет никчемной. Но если бы врачи наши знали бы сокрытую силу Mumia людей, умерших внезапно, они не позволяли бы телам казненных преступников по три дня висеть на виселицах, но забирали бы их и использовали для своих надобностей. Такая Mumia очень сильна, особенно после того, как подвергнется воздействию воздуха, солнца и луны». Я помню, как я удачно запасал эту жизненную силу, когда казнили повешением Власова и его соратников. И потому так подробно описывал этой действо. Не менее складно получилось и при казни повешеньем этих преступников Нюрнбергского процесса. Любопытно, что толику жизненной силы была моему рецепту выделена и для Гесса, который прилетел в Англию по заданию Гитлера, желавшего заключить скорейший мир с Англией, и ополчиться на Россию, это и раньше предлагалось перед разделом Польши самим фюрером. Именно «голод» как инструмент жизни и смерти озвучивал Гитлер свой основной тезис даже в политическом завещании, но при этом ставил во главу угла, опять же, «еврейство», одним словом, – «если в кране нет воды, виноваты все жиды…»:

«За три дня до начала германо-польской войны я вновь предложил британскому послу в Берлине решение германо-польской проблемы – подобное тому, которое было в случае с Саарской областью – международный контроль. Этого предложения также нельзя отрицать. Оно было отвергнуто лишь потому, что в руководящих кругах английской политики хотели войны, отчасти исходя из деловых соображений, а отчасти под влиянием пропаганды, организованной международным еврейством. Для меня также было совершенно очевидным, что если народы Европы станут разменной монетой, то именно евреи, как истинные преступники в этой кровавой борьбе, будет нести за это ответственность. У меня не оставалось ни капли сомнения в том, что за это время не только миллионы детей европейских арийских народов умрут от голода, не только миллионы взрослых людей найдут смерть, не только сотни тысяч женщин и детей сгорят и погибнут под бомбежками в городах, и истинный преступник не искупит своей вины, даже с помощью самых гуманных средств».

А между тем, поднявшись на второй этаж вместе с Гомункулом, Клим увидел, что все помещение есть обыкновенная столовая, уставленная круглыми обеденными столами, покрытыми белыми скатертями и стульями времен 50-годов прошлого столетия. И всё вокруг и чистое, опрятное, но как бы это скромно сказать, убогое. Люди, обедавшие за столами тоже были несколько странные. На лацканах их пиджаков красовались ордена ещё Советской власти тех годов, когда было принято навинчивать ордена в красные розетки. Таких розеток у присутствующих было много, а ордена все Ленина да «Боевого Красного Знамени», у некоторых даже с номерами 1, 2, 3. Люди друг с другом не разговаривали. Они принимали пищу. Было опрятно, тихо и спокойн. Пища была простая: первое, второе и, конечно, компот из сухофруктов. Всё съедалось под чистую. Принимающие пищу пользовались даже белыми накрахмаленными салфетками. Обслуживающий персонал мужчины. Среди принимающих пищу были и женщины, но в основном такого же пожилого возраста, некоторые из них на кофточках тоже с боевыми наградами. Казалось, что эти награды были непременной частью их тела. Они придавали им смысл суровой торжественности, они были смыслом и духом их прошлой героической жизни, а торжественно скучноватый приём пищи напоминал им, что и глава их государства рабочих и крестьян сам на примусе подогревал постные щи. И об этом величественном факте скромности и бескорыстности вождя они никогда не забывали, проклиная внутренне тех, кто и во время гражданской войны и тех, кто и в Отечественную обогащались, отъедались жареным и пареным за счет народного добра или добра награбленного, именуемого как трофейное, и присваиваемое ими во время этой уже для них победной войны. Они помнили как мученик эпохи, их дорогой Вождь карал по мере возможности всех, кто перерождался, обретая рыло капиталистического зверя.

Между тем, Клим увидел, что они подходили к столу, где сидела средних лет женщина с огненными глазами и морщинистой кожей. Её можно было бы назвать в прошлом удивительной красавицей, если бы не эта морщинистая кожа лица, которая всё портила, являя собой вымя старой волчицы. С удивлением Клим заметил, что и лицо Гомункула разительно изменилось и стало напоминать ему кого –то, чье лицо он уже видел, но никак не мог вспомнить, кто это? Когда они уселись за стол, то непременные три блюда на каждого были им тут же поданы с расстановкой между поглощением пищи 15 – 20 минут. При этом всё делалось молча, ненавязчиво и без каких – либо комментариев. Как оказалось, и спутник Клима и женщина уже давно были знакомы между собой в том обличье, которое являл собой Гомункул. Она называла его почтительно: «Лев Николаевич», а он её – «Юлия Николаевна». Клим был принят Юлией Николаевной как свой, давно известный и уважаемый человек. Это было тем более странно, что сама женщина, её манера разговора, удивительная категоричность и властность производили на Клима отвратительное впечатление, так что скулы его за обедом «ходили» с особой интенсивностью, но присутствующей это, конечно, было невдомёк.

– Как это вы в столовую этого ареопага попали, – интересовался уже теперь, Лев Николаевич. Сюда ведь вход очень непросто, Юлия Николаевна.

–  А меня мать сейчас в психбольнице, а талоны на еду девать – то некуда. Вот и пришла сюда. Они ко мне с претензией подлетают, шеи вытягивают. «Разве это для вас!?». А я им и тут же в ответ: «А я что? Должна своими руками мать задушить, чтобы мне эти талоны перестали давать. А мать моя с маузером в руке ползла по льду Кронштадта, усмирять восставших моряков, позднее пулеметом косила голо дрань, что на Москву голодными толпами рвалась съестное грабить, а потом в Отчественную. Была предисполкома, заботилась о ваших семьях, чтобы им жралось лучше, чем всем «этим рабочим и служащим» с их карточными пайками, а после войны, чтобы ваши семьи не стаивали в подомовых очередях за куском хлеба, 10г масла и 40 г крупы.

И тут Клим вспомнил, как он сам маленьким мальчиком, чтобы в этой бесконечной очереди пройти в магазин и отовариться мукой, насыпал в наволочку снега, подошел к милиционеру, сняв варежки, и попросил войти, чтобы варежки забрать в магазине, которые там забыл. Сердобольный милиционер пусти его. Он высыпал снег в углу магазина и уже стал в маленькую очередь, не забывая, что дома его ждёт маленький братишка, а мать едва ли придет сегодня домой, потому что работает на трех работах, а одна из них госпиталь.