Голодные призраки
Шрифт:
– И дорогой.
– Что, дорогая?
– Теперь ты смешишь меня? И я смеюсь. Мне и вправду смешно. И вправду. Дорогой, дорогая… Это смешно.
– Не уверен. Но сказано было вовремя. А это лучше, чем смешно.
– Может быть, ты прав. Я подумаю над твоими словами. Но потом. А сначала поем. Я катастрофически хочу есть.
– Еще несколько минут назад ты хотела только пить…
– Это было несколько минут назад.
– Очень хорошо ты сказала. Очень хорошо. Непоследовательность желаний и взглядов – вот что отличает настоящую личность от ненастоящей. Непоследовательность и одновременно целостность, как это ни парадоксально.
– Ты очень умный. Я потрясена.
– Я знаю. И сам трясусь с тех пор, как узнал об этом впервые.
– Опять ты смешишь меня. А сегодня это входит в мою задачу, а не в твою.
– Входит… в твою… Очень сексуально.
– Налей мне вина.
– Не пей вина, Гертруда, оно…
– Что, что, я не поняла?… Ну, налей тогда виски. Налей, что хочешь.
– Налей, что хочешь… Очень эротично!
– Ты любишь секс?
– В отличие от подавляющего большинства мужчин и женщин, детей и стариков да, я люблю секс. И, по-моему, ты это поняла сразу.
– Да, я поняла сразу.
– Тогда зачем ты спрашиваешь?
– Затем, чтобы удостовериться, что я поняла правильно!
– Рыбу, ветчину, грибы?
– Рыбу, ветчину и грибы.
– ,А по виду и не скажешь.
– Я могу есть много, и могу есть мало. Это ничего не меняет. Я всегда такая, какая я есть сейчас.
– Организм сам отберет, что ему на пользу, а что во вред. Ты редчайшее существо. Ты почти совершенна.
– И чего же мне не хватает до полного совершенства?
– Меня!
– Мы выпьем?
– Мы выпьем!
– Просто так?
– Конечно, просто так. Когда мы захотим что-то пожелать друг другу, мы сможем сделать это и без бокала в руке. А пить лучше просто так. Отчетливей ощущаешь удовольствие от процесса втягивания спиртного напитка в себя, его проглатывания и дальнейшего его проникновения в наши внутренние органы, а затем и в кровь.
– Фу… Я представила внутренние органы.
– Какие именно органы ты имеешь в виду?
– Я опять смеюсь…
– А я нет.
– Ха-ха-ха, ха-ха-ха, ха-ха-ха, ха-ха-ха!
– – Нет, у тебя ничего не получается. Я все равно не смеюсь.
– По-моему, мой смех очень заразителен.
– Сациви, лобио, баклажаны?
– Сациви, лобио, баклажаны!
– Сациви, лобио, баклажаны. И тем не менее мой смех очень заразителен. Так все говорят. И я сам это чувствую.
– Смех? Как это грустно – смех… Более того. Смех – это не только грустно, смех – это безобразно, это – отвратительно, это – мерзко…: – Господи, с чего это ты?
– Ты не дослушал. Я на самом деле думала так, я думала так, когда мне было пять, шесть, семь лет, я не помню. Когда я была маленькая, я думала так. Сейчас я так не думаю. А тогда думала. Началось с того, что я потеряла сознание от смеха. Не от своего, от чужого. Родители заставили меня танцевать перед гостями. Гости хлопали в ладоши и смеялись, подбадривая меня. Смеялись все разом, громко, гнилозубо, гримасничая, брызгая слюной, выдыхая смрад и табачный дым. Они не веселились, они ждали меня, скалясь и склабясь. Они хотели меня растерзать, они хотели меня съесть. Я упала. Я потеряла сознание.
– Жуткая история. Мое сознание сейчас тоже может потеряться.
– Так было. Поверь. Я ни слова не сочиняю.
– И что потом?
– И что потом? И что потом?… Потом смеющиеся лица вызывали у меня крупную дрожь и острое головокружение, улыбки – мелкую дрожь и легкое головокружение, а от звука смеха меня начинало тошнить…
– Тошнить? Ну, в случае чего можешь не стесняться, я все понимаю. Только все-таки постарайся предупредить заранее… – Так было. Поверь. Я ни слова не сочиняю.
– И что потом?
– Потом я стояла у зеркала и пыталась хохотать. Я понимала, что должна пересилить себя.
– Такая маленькая и понимала.
– Это удивительно, но это так. Понимала не явно, а подсознательно. Так, наверное.
– Так, наверное.
– Я хохотала и падала. Я хохотала и падала. Я хохотала и плакала. Я хохотала и меня рвало – и изнутри и на части. Я, конечно, страшно похудела. Я перестала говорить. Я едва двигалась. И родители положили меня в больницу. Но бесполезно. Да. Я умирала. От окружающего смеха и от лекарств, которые мне впрыскивали три раза в день. Но пока я еще была жива. И я знала, что останусь жива, что бы ни случилось.
– И ты оказалась права.
– Родители плакали, когда приходили в больницу и видели меня. И они взяли меня домой: «Вы увозите ее умирать», – сказал моим родителям доктор.
– Это был не доктор. Это был прозектор..
– Но умерла не я. Умерла моя бабушка. Она умерла вовремя и тихо. И ее смерть была счастьем для меня. Она принесла мне выздоровление.
– Обычно так и бывает. Кто-то для кого-то всегда умирает к счастью.
– Сейчас уже неважно, любила ли я ее или не любила. Скорее всего нет. Просто бабушка была. А значит, она должна была быть. Важно было то, что бабушка стала трупом. Важно то, что до этого я никогда не видела трупов. И бабушкин труп был первый труп, который я видела в своей жизни.
– Как все непросто. Кто бы мог подумать.
– Когда я подошла проститься с бабушкой, я увидела, что она улыбается. Понимаешь, улыбается. Труп улыбается. Даже нет, труп смеется. Я не знаю, как так получилось, и кто в этом виноват. Наверное, виноваты работники морга, которые готовили бабушку к похоронам,… А может быть, неожиданно сократились какие-то мышцы на лице. Не знаю. Но так было. Труп смеялся и, увидев смеющееся бабушкино лицо, я впервые за весь этот год не почувствовала ни дрожи, ни головокружений. Я спокойно и даже с удовольствием смотрела на бабушкину улыбку. Я поняла тогда, что я возвращаюсь к себе. Я выздоравливаю.