Голос бездны
Шрифт:
Он вырос в обеспеченной семье, но никогда не знал, что такое семейный уют, покой, радость – одним словом, никогда не знал семейного счастья. Отношения родителей были холодными, как сталь брошенного в снег тонкого клинка. Обладая богатым воображением, Миша всегда представлял отца и мать стоящими друг против друга, а из их ртов, глаз и даже раскрытых ладоней вытягивались металлически-синеватые стержни, спицы, иглы, которыми они норовили проткнуть друг друга. Ревность была воздухом семьи. Ревность и буйно проросшая на её почве молчаливая ненависть. Однажды Миша стал свидетелем того, как отец возвратился с деловой встречи сильно пьяный. Войдя в спальню, он шагнул на кровать, не снимая блестящих башмаков и строгого синего костюма,
– Спишь, что ли? А давай поговорим!
– Отстань.
– А это видела?
Отец спустил брюки и рухнул на кровать. Мать сдержала его падение руками, но он всё же придавил её своей массой. Послышалась возня, назойливый скрип пружин. Миша ночевал в те дни в родительской спальне, так как сильно простыл и нуждался в постоянном догляде. Из-под натянутого на голову одеяла он видел, как отец сильно раздвинул материнские ноги, развалил своими обнажёнными ляжками её колени и стал грузно плюхать задом вверх-вниз.
– Кроме этого, ничего тебе и не нужно от меня, – услышал Миша сдавленный голос матери.
От прозвучавших слов в животе у него вздулся ледяной ком. Мать произнесла это слово! Гадкое, мерзкое, вонючее слово, которое вместе с другими словами из этого ряда относилось к категории отвратительных. Эти слова были запретными, их произносили на улице люди низшего сорта, люди опустившиеся, люди-нелюди. И теперь он услышал такое из уст матери! Всё остальное уже не имело значения. Мир перевернулся с ног на голову. Правда оказалась не такой, какой её пытались представить Мише. Она имела совершенно иное лицо. Она пользовалась не одним, а сразу десятком или сотней раздвоенных змеиных языков. Правда была ложью. Всё, что от Миши скрывали, всё, что называли недостойным, всё, что было нельзя, это всё вдруг стало настоящим, допустимым, досягаемым, всё это можно было увидеть и даже пощупать.
Миша увидел, как отец грузно перекатился мешком на бок, открыв взору сына свой скользкий колбасистый орган. До Миши донёсся их запах. Снова зазвучали слова, громкие, беззастенчивые, болезненно-гадкие…
– Шеф, – голос вырвал Когтева из пучины воспоминаний, мы приехали. Вот надпись «Сосняки». Всё, как говорил Лисицын.
– Тормози, – приказал Когтев.
Он вышел из «мерседеса» и заложил руки за спину, держа трость в горизонтальном положении. Утренний воздух был чист и необычайно прозрачен. Внезапное желание бросить всё, развернуться и уехать овладело Когтевым. Он наклонил голову, сжал челюсти и закрыл глаза. Свежесть близкого леса проникала в ноздри, а в голове пульсировала чёрная кровь ненависти. Нет, раз он приехал, он не повернёт.
– Ступайте вперёд. Дом должен быть справа от дороги, примерно посередине улочки. Я отсюда вижу колодец. Лис сказал, что колодец прямо возле калитки… Только никакого мне фейерверка! Понятно? Тихо, без шума…
– Ясно, шеф.
– Я жду здесь, – он занял водительское место и впился глазами в три удаляющиеся фигуры.
Они шагали неторопливо, переговариваясь о чём-то с видом беззаботных дачников. Их голоса отчётливо слышались в умиротворяющей тишине, хотя слова не различались. Под башмаками рассыпчато хрустел гравий. Жёлтая сияющая пыль поднималась с разбитой дороги из-под их ног. Солнце всплыло над крышами домов, и Михаил Михайлович чувствовал на лице тёплые лучи. Но они не радовали его, солнце светило в глаза и мешало ему наблюдать. Он нервно поднялся и вышел из машины, оставив дверцу открытой. Слева тявкнула мелкая собака, ей отозвался более далёкий басовитый лай.
– Быстрее, – проговорил Когтев, мысленно подгоняя своих парней.
Они приблизились к колодцу. Остановились. Крайний слева бросил вниз ведро, и Когтев услышал шелестящее повизгивание лебёдки и громыхание разматывающейся цепи. Пока ведро летело вниз, парни поглядывали через ограду. Один из них лениво подошёл к калитке, перегнулся, протянул руку, откидывая задвижку. Двое других поднимали ведро и осматривали улицу. В самом конце улицы появился мальчуган на велосипеде, сделал пару разворотов и свалился. До Когтева долетело едва уловимое треньканье звоночка. Малолетний велосипедист поднялся, потёр ручонками ушибленные коленки и покатил в обратную сторону. Когтевские парни поспешно прошмыгнули в калитку.
– Ну? – Михаил Михайлович ощутил, как ладони его взмокли.
Он бросил трость в распахнутую дверцу «мерседеса» и, не в силах справиться с волнением, сделал несколько шагов в сторону интересующей его дачи. Что там? Где Ксения? Почему так медленно? Или вовсе не медленно? Совсем никуда не годятся нервы. Поскорее разделаться с этой девкой, и всё! Всё! Уехать! Отдыхать! Наплевать на все дела!
Раздавшийся выстрел заставил Когтева вздрогнуть. Выстрел прозвучал там… Или не там? Нет, именно в том самом доме. Послышались громкие голоса, крики, топот, звон, грохот. Когтев пробежал несколько шагов вперёд и увидел троих во дворе. Ловкими движениями двое из них (чужие) скручивали третьего. Ещё одна фигура (свой), доставая на бегу пистолет, стремительно выбежала из двери, нагнулась, подобрала и швырнула через плечо ведро, легко перемахнула через забор, мелькнув белыми кроссовками. Резко прозвучал второй выстрел, мгновенно растаяв в разлитой тишине. Убегавший человек будто споткнулся, подвернул ноги, кубарем пролетел вперёд, ударился головой о стенку колодца и затих.
Когтев пришёл в себя и услышал своё громкое дыхание. Эти несколько секунд показались ему вечностью.
– Суки! Бляди! – брызнул он слюной, нажал на педаль и пустил «мерседес» задом по улице, продолжая смотреть вперёд.
Он видел ещё одного выбежавшего человека, который поднял руку, примерился для стрельбы, но почему-то не выстрелил. В ту же секунду Когтев услышал удар «мерседеса» о что-то твёрдое, оглянулся назад. От машины откатывался пожилой мужчина с корзинкой в руках. Прикованный взглядом к людям, устроившим засаду, Михаил Михайлович не заметил, как позади его автомобиля появился дачник, вышедший по грибы и ягоды и остановился в полной растерянности от разыгравшейся на его глазах сцены. Любопытство сослужило дачнику дурную службу. Застыв на месте, он попал под колёса сорвавшегося с места «мерседеса».
– Плевать! – Когтев выжал педаль до упора.
Сбитый им дачник остался на дороге. Машина домчалась задом до широкого места, и Когтев ловко развернулся, не останавливаясь ни на секунду. Поднялась пыль.
– Теперь всё. Теперь конец. Теперь только на дно! – выдохнул Михаил Михайлович, впившись зубами в нижнюю губу.
Доброе утро, Лис
Зелёные стены помещения шевелились, будто дышали. В отдельных местах краска топорщилась и отслаивалась чешуйками, и шевеление стены делалось похожим на дыхание рыбы, на колыхание её жабр.
– Что-то я… – Лисицын тихонько покачал головой, пытаясь встряхнуться.
Голова отозвалась сгустком тяжести, который качнулся туда-сюда и взбаламутил целую волну тошноты.
– Ой, мать моя… – Сергей опустил голову на твёрдую поверхность и понял, что подушки не было. Похоже, он лежал на полу или на деревянной лавке.
– Когда же я успел так нализаться?
Помигивая сквозь трепещущую листву, в помещение проник через окно солнечный луч, и Сергей увидел перед собой прутья решётки. От яркого света голова отозвалась новым спазмом. Сергей закрыл глаза. Опущенные веки дрожали, как лошадь, встряхивающая с себя мошкару. Опущенные веки источали кровавый свет. Опущенные веки не желали открываться.