Голос булата
Шрифт:
– Ну! Чего плетешься как улитка? Думаешь упыри только людями питаются? Конину они тоже лопают, аж за ушами трещит!
Ветерок словно понял, дернул ушами и прибавил ходу, перейдя на рысь. Но когда первые звезды взглянули на землю, лиманы вроде бы кончились, конские копыта перестали чавкать по размокшей глине и на душе полегчало. Только вот холодно… Днем даже парко в полушубке, а вечерком к костру тянет. Микулка поискал взглядом пригодное для стоянки место и приметил невысокий холм с рощицей из десятка акаций.
– Давай, давай! – подогнал он коня. – Целую
Они въехали на пригорок и паренек с удивлением разглядел глинобитную хатку, укрытую в тени деревьев. За едва прозрачным слюдяным окошком неясно маячил огонек света.
– Вот удача-то! – обрадовался Микулка. – Чай не небом укрывшись ночевать. И тепло и сухо.
– Погоди радоваться… – задумчиво произнес голос. – Подумал бы лучше, отчего одна хатка посреди степи стоит. Радоваться радуйся, а осторожности терять не след.
Паренек ничего не ответил, но призадумался, слез с коня и пешком подошел к крепкой дощатой двери. Постучал…
– Иди отсель, упыряка проклятый! – раздался из-за двери совсем детский девчачий голосок. – Вот батька придет, он тебе кол осиновый вгонит промеж лопаток!
– Да не упырь я! – рассмеялся Микулка. – Я русич, еду домой, в Киев. Хочу заночевать в хате вашей, коня напоить. А вашего мне не надо, еда у меня вся своя, еще и поделиться могу.
– Еда? – заинтересовано спросила девочка. – А как мне знать, что ты не упырь? Мамка с отцом не велели никому отпирать. Упыри, говорят бродят, лихие люди тоже хаживают.
– Да ладно тебе! Разве упыри говорить могут? Только ревут.
Микулка уже начинал зябнуть не на шутку, а разговор принимал затяжной оборот.
– А может ты лихой человек? – заинтересованно спросили из-за двери.
– Ну чем тебе доказать? – раздосадовано спросил паренек.
– А поклянись что не тать!
– Клянусь… – стуча зубами от подступавшего холода, произнес Микулка.
– Разве так клянутся? Много у тебя еды?
– Полный мешок!
– Тогда скажи, чтоб мне помереть прямо здесь, если я вру.
– Чтоб мне помереть! – от души воскликнул Микулка. – Прямо здесь, если я вру. Пойдет?
– Не помер?
– Не… Живой.
Лязгнул за дверью тяжелый засов и темноту ночи проткнул желтый луч света, так и светившийся теплом и уютом.
– Ну заходи, раз не помер! – раздалось из хаты и Микулка облегченно открыл дверь.
В хате было тепло и сухо, вот только едой и не пахло. Посреди комнаты босиком на дощатом полу стояла голубоглазая девчушка лет девяти со смешными косичками светлых волос. На ней был нарядный, явно к празднику шитый сарафан, но в глазах особого веселья не было, скорее тревога и настороженность. Руки девочка держала за спиной, а когда пошла задвинуть засов, Микулка с удивлением разглядел зажатый в кулачке огроменный кинжал. Длиной пяди в две, не меньше.
– Ух, какая грозная! – чуть не рассмеялся паренек. – И оружие у тебя грозное. Ты хоть в руках-то его при ударе удержишь?
– А зачем им бить? – без всякого притворства удивилась девчушка.
Микулка и рта не успел раскрыть, как девочка махнула крохотной ручкой и широкое булатное острие, просвистев на локоть правее от Микулкиной головы глухо вонзилось в тяжелую дверь. Паренек аж голову в плечи втянул от неожиданности. Шутить больше желания не было. Он покосился на дверь. Кинжал вошел в дерево вершка на два…
– Эээ… – невнятно протянул Микулка. – Присесть можно?
– Конечно! И еду доставай! Только сначала помоги кинжал вытянуть из досок, а то отец заругает, что я без оружия осталась.
Молодой витязь выдернул кинжал из двери и с уважением передал девочке рукоятью вперед.
– Хорошо швыряешь! – похвалил он. – Садись за стол, сейчас вечерять будем.
– Ножи швырять меня батька научил, да только силы во мне еще мало. Мамка говорит, что каши мало ем. Это правда?
– Конечно! От каши в теле сила образуется. И от занятий усердных. Ты посиди, я коня приведу, а там у меня и еда в мешке. Хорошо?
Микулка улыбаясь вышел из хаты, подозвал Ветерка и оставил его у колодца, похлебать солоноватой степной воды из корыта. Потом снял мешок с седла, зашел в теплый дом и наглухо запер за собой дверь.
– Вот и еда! – с нарочитой бодростью сказал он, развязывая на столе мешок. – А где мамка с отцом?
– Еще с прошлой ночи уехали на базар к ромеям, обещали до темна вернуться, а их все нет и нет. Обед они мне оставили, да только я уже съела все, а больше ничего нет. Они от того и уехали, что надобно было всяких продуктов накупить.
Сердце у паренька неприятно замерло, словно ухватил его кто-то ледяной рукой.
– Ну ничего, приедут скоро… – успокоил он девочку, через силу улыбнувшись.
– Конечно приедут! – без всякого сомнения ответила она, разворачивая тряпицу с хлебом. – Они и раньше уезжали, только всегда возвращались засветло.
Маленькая хозяйка с удовольствием поела запеченную рыбу, оставшуюся с недавнего праздника, взялась и за утку, но не осилила, а Микулка с аппетитом доел сочное мясо.
Капали в углу водяные часы, время стало каким-то ватным, еле тянулось.
– Ты бы полезала на печь спать. – предложил Микулка. – Я родителям двери открою, а если хочешь, тебя разбужу, когда они явятся.
– Не… – сонно моргнула она глазами. – Спать что-то не хочется.
– Ну тогда давай знакомиться. Я Микулка из под Киева. А ты кто?
– А меня Яровитой назвали, но все кличут Ярушкой.
– А чего в такой дали от людей живете? Одиноко тебе, небось, без дитятей соседских.
– Не… Не одиноко. Я уже большая, чтоб в догонялки играть, я мамке по дому помогаю, разве тут соскучишься? А живем мы тут, потому что здесь соль. Батька мой в дружине самого князя Святослава воил, да только посекли его шибко, не мог он больше мечом жить. На левой руке и вовсе пальцев не осталось, нога охромела и иногда падучая на него находит. А соль нам всем пропитание дает, хорошо живем, только далеко за продуктами ездить. Мамка отца одного не пущает, боится, что если упадет, то никто его отхаживать не будет. Недавно она еще одного дитятю понесла, уже живот вот такой!