Голос из прошлого (Луна над Каролиной)

Робертс Нора

— Я приехала в поисках самое себя.

— Не поэтому ли у тебя такой подавленный и усталый вид? Тогда добро пожаловать.

Он протянул руку. Поколебавшись, она подала свою. Рука его была теплая и жесткая, словно он занимался физическим трудом. Когда их руки соединились, внутри у нее что-то неожиданно дрогнуло. Вот это уж ни к чему.

— Извини, если я держусь недружелюбно, — Тори высвободила руку, — но у меня много дел. Мне предстоит обустроиться здесь и начать бизнес.

— Тогда, пожалуйста, дай мне знать, если я чем-нибудь смогу быть тебе полезен.

— Я ценю твое отношение. И… ты хорошо отремонтировал дом, спасибо.

— Дом

хороший, — и он взглянул на нее, — хорошее место. Я постарался сделать так, чтобы ты сразу могла приняться за дело. — Он спустился с крыльца, остановился возле пикапа, отчаянно нуждавшегося в помывке, и сказал: — Тори, знаешь, я хранил все это время в душе твой образ. — Он открыл дверцу, и легкий ветерок пробежал по его выгоревшим на солнце волосам. — Но теперь я заменил его новым. Он лучше прежнего.

Кейд отъехал, взглянув на нее в окошко заднего обзора. Ее отражение стояло в нем, как в рамке, а потом исчезло, когда он повернул со двора на асфальт. Он не хотел сразу же вспоминать о Хоуп. Как владелец усадьбы, как хозяин арендованного ею дома, как знакомый ей с детства, он собирался навестить Тори только по обязанности и убедил себя в этом. Но незачем себя обманывать. И Тори он тоже не обманул. В «Дом на болоте», как он все еще назывался среди окрестного люда, Кейда погнало любопытство, хотя у него было с десяток более неотложных дел.

Он привык действовать осмотрительно, как тонкий дипломат. Он выучился играть ту роль, какую от него требовали конкретные обстоятельства, но только при условии, что получит желаемое.

Интересно, какую роль ему придется разыгрывать с Тори? Согласна она или нет, но ее возвращение возмутит всеобщее спокойствие. Она как камешек, брошенный в пруд: круги разойдутся далеко по воде. Он не знал, как следует вести себя с ней и что ему от нее надо. Повинуясь импульсу, он остановил пикап. Не время сейчас предаваться сантиментам, у него слишком много дел.

Но он вылез из машины, прошел по маленькому мостику и направился к болоту. Растительность была зеленой и сочной, дороги расчищены, как в парке, вдоль них выстроились буйно цветущие азалии. Между магнолиями и шелковичными деревьями виднелись островки диких цветов, вечнозеленые деревья возносились своими вершинами прямо в небо. Это уже не был таинственный, дикий и опасный мир его отрочества. Теперь это место стало святилищем в память о погибшей сестренке.

Все это сделал отец, движимый горем и отчаянием, которые он загонял внутрь. Однако они сидели внутри и пожирали его, как рак. Эти раковые клетки росли и множились, метастазы ярости и отчаяния. И Кейд об этом знал. В стенах «Прекрасных грез» к скорби относились как болезни, а здесь ее можно было преобразить в цветы. Летом расцветут лилии и нежные желтые ирисы, которые уже прорезают стеблями, словно солнечными лучиками, тень под деревьями. Вокруг ирисов выпалывают траву. Она опять быстро вырастает, но, пока был жив отец, он немедленно все приводил в порядок. Теперь эта обязанность перешла к нему, Кейду.

На просеке стояла каменная скамья — на том самом месте, где Хоуп разожгла костер в последнюю ночь своей жизни. Над ней склонились кипарисы, обвитые плющом, и рододендроны в белоснежном цвету. А между скамьей и мостом в середине клумбы розовых и синих цветов стоит мраморная статуя смеющейся девочки, которой навсегда осталось восемь лет.

Они похоронили ее восемнадцать лет назад на холме, озаренном сиянием солнца, но дух Хоуп пребывал здесь, в зеленой тени, среди ароматов дикорастущих цветов.

Кейд

сел на скамью, опустив руки между колен. За эти восемь лет, последовавшие после смерти отца, он не часто приходил сюда. Никто не приходил сюда часто, по крайней мере, из родственников. Что касается матери, то это место перестало для нее существовать с того самого момента, как нашли Хоуп. Изнасилованную и задушенную, а потом брошенную, как бросают сломанную куклу. Насколько, спросил себя Кейд, как уже спрашивал бесчисленное количество раз за море прошедших лет, насколько виновен он сам в том, что случилось с сестрой? Он откинулся назад и закрыл глаза. Он солгал Тори. Ему надо кое-что получить от нее — ответы. Ответы, которых он ждет уже почти полжизни.

Кейд попытался успокоиться. Странно, что до этой минуты он не отдавал себе отчета, как взволновала его встреча с Тори. Она права, в детстве он почти не обращал на нее внимания. Она была просто девочкой, с которой дружила его сестра. И так было до того утра, ужасного августовского утра, когда она пришла к их двери с ободранной щекой и с глазами, полными ужаса. С той минуты он замечал все, что ее касалось. И никогда ничего не забывал. Он сделал главным делом своей жизни — знать о ней все: куда она уезжает, чем занимается, кем стала после того, как покинула Прогресс. Он знал, что Тори вернется в Прогресс, почти с того самого часа, как она это задумала. И все же он совсем не был готов к тому, чтобы увидеть, как она стоит в пустой комнате, смертельно бледная, с глазами, серыми, как дым. «Нам обоим нужно время, чтобы устроить свою жизнь», — решил Кейд, поднимаясь на ноги. И затем они поладят. И затем они уладят все, что касается Хоуп…

Он сел в пикап и отправился осматривать свои поля.

К тому времени, как Кейд повернул к каменным столбам, охранявшим въезд на длинную тенистую аллею, ведущую к особняку «Прекрасные грезы», он чувствовал себя совершенно измотанным. Двадцать дубов, по десять с каждой стороны, смыкались в вышине ветвями, создавая таким образом зеленый, пронизанный золотом солнечных лучей, туннель. Между мощными стволами деревьев цвел кустарник, виднелась обширная лужайка и выложенная кирпичом дорожка, устремляющаяся к саду и хозяйственным постройкам.

Когда он уставал, как, например, сейчас, этот последний отрезок пути до особняка был для него как протянутая навстречу любящая рука.

Кейд поставил машину у поворота аллеи и поднялся по шести каменным ступеням. Его прадед пристроил к дому веранду с пологой крышей и всю теперь увитую клематисом. Здесь он мог сидеть, как сидели до него предки, наслаждаясь открывающейся взору панорамой.

Он соскреб грязь с сапог. За дверями начиналось царство матери, и, хотя она и слова не промолвит, ее неодобрительное молчание и холодный взгляд на грязные следы, оставленные на натертых полах, похуже любой язвительной нотации.

Весна выдалась теплая, так что окна будут открыты до самого вечера. Ароматы, доносящиеся из сада, смешивались с изысканным благоуханием цветов, аранжированных в букеты. В просторном холле полы были выложены зеленоватым, как морские волны, мрамором, так что создавалось впечатление, будто ноги погружаются в прохладную воду. Кейд подумал о душе, пиве и сытной горячей еде перед тем, как займется вечерними бумажными делами. Он двигался тихо, прислушиваясь к доносящимся из глубины дома звукам и не чувствуя себя виноватым при мысли, что не хочет видеться ни с кем из семьи, пока не приведет себя в порядок и не восстановит бренные силы.