Голос ненависти
Шрифт:
Хорошее было время, пока сестры не вышли замуж, одна за другой выскакивая из гнезда. А потом Кайрис стала Чайкой. Почти заснув, она вздрагивает, впечатываясь плечом в стену. Сверху раздаются тихие шаги. Кайрис тянется к двери, но рука замирает, так и не ударив. Людей сверху оказывается двое. И эта твердая поступь может принадлежать только одному человеку.
– Такую замуж не возьмут. Порченая, – говорит отец раздраженно.
– Да кто бы на нее и так позарился? Ленивая, нерасторопная – не жена, а обуза, – матушка делает пару шагов и застывает на месте. – Отдать бы в служанки, да кому такая неумеха нужна?
– Но соседи-то косятся. Надо бы ее куда-то спровадить, пока не поздно.
На Кайрис внезапно будто обрушивается
Притулившись к стене, на земле лежит темная гора, похожая на кучу углей, и то вздымается, то опадает. Когда Кайрис подходит ближе, пес вострит уши, и похожий на обрубленную дубинку хвост чуть вздрагивает. Кайрис наклоняется, широко разводя руки, и тихо шепчет:
– Костолом.
Пес вытягивается стрелой, а потом начинает медленно подниматься. Костолом всегда напоминал скорее бешеного медведя, только пробудившегося от спячки, чем собаку, и все равно Кайрис доверчиво тянется ему навстречу. Зверюга, однажды разодравшая дикого волка, не могла терпеть никого, кроме хозяина – но Кайрис всегда была исключением. Может, потому что звери любили ее, а может, потому что она лечила Костолома, когда тот был еще щенком, – но пес всегда с готовностью подставлял под ее руку свою массивную голову.
Кайрис протягивает к нему пальцы, уже мечтая, как уткнется лицом в густую шерсть. Звякает цепь, кожаный ошейник стягивает толстую собачью шею. Пес поворачивается, и его глаза отблескивают красным в свете солнца. Кайрис выставляет вперед раскрытую ладонь, чтобы Костолом ткнулся в нее холодным носом. Тихие, как кошачьи, шаги поглощает земля. Под кожей пса перекатываются мышцы, и Костолом, все так же не произнося ни звука, приближается к ней на чуть согнутых лапах.
По спине пробегают мурашки, и Кайрис резко понимает – что-то не так. Он не виляет хвостом – обрубок даже не вздрагивает. Дергаются точеные ноздри, и пес слегка обнажает пожелтевшие клыки. Костолом не бежит, повизгивая, и не плетется лениво – он крадется, как охотник, и пружинит лапы, будто собирается прыгнуть. Костолом… не узнает ее?
Кайрис широко распахивает глаза и в этот же миг слышит рык. Все внутри поджимается, и она вскакивает на ноги, случайно наступая на подол платья. Раздается треск рвущейся ткани, и земля взлетает вверх. От удара в глазах темнеет, и Кайрис неожиданно остро понимает, что подошла слишком близко и длины цепи как раз хватит, чтобы челюсти пса сомкнулись на ее горле. Звенья с шелестом волочатся по земле. Надо отползти, но Кайрис опять охватывает онемение. Ногами не пошевелить.
Пес дыбит шерсть на загривке, и из его распахнутой пасти вырывается глухой рев. Прижавшись к земле, зверь прыгает. Мгновения растягиваются, чтобы тут же полететь стрелой. Черная тень зависает в воздухе, и грубая рука хватает цепь, дергая ее назад. Кузнец, ругаясь, как моряк, уволакивает сопротивляющегося пса прочь. Кайрис нескоро находит в себе силы, чтобы подняться на дрожащие ноги. Она отряхивает подол, с грустью глядя на висящую неровным куском ткань. Сейчас, когда страх утихает и Кайрис приходит в себя, его сменяет обида. Последнее живое существо, которое было на ее стороне, Кайрис просто не узнало. Но почему? Но на странное поведение пса не находится ответа.
695 год, Посадник, 23
Жизнь напоминает Кайрис затянувшийся кошмар, и теперь он перетекает и на сны. Там Костолом точно так же готовится для прыжка, но кузнец не приходит ее спасать. Собачье тело приминает Кайрис, и удар вышибает весь воздух вместе с криком. От запаха псины щиплет глаза. Кайрис ничего не видит, кроме темноты, и чувствует только острую боль. Это длится почти вечность, а потом темнота резко становится другой.
Тело обволакивает душный воздух. Лошадь за стеной то и дело всхрапывает и беспокойно перебирает копытами. Солома под Кайрис шуршит и колет спину, но единственное, что она ощущает, это чужие прикосновения. Лица чужака не видно, как и четких очертаний – только черная нависающая тень. В шорохах и шелесте ей чудится непрекращающийся звук чужого смеха.
Несмотря на ужас попавшего в ловушку животного, Кайрис не может пошевелиться. Что бы ни делала, сон не меняется. Тревожные тени мелькают перед глазами, раз за разом прокручивая одни и те же воспоминания: запах конского навоза и человеческого пота, тяжесть, давящая на грудь. Кайрис будто раз за разом погружается все глубже в болото, проваливаясь в мутную густую жижу.
Из горла вырывается крик, и Кайрис резко вскакивает на ноги, крупно дрожа. Стоит раннее утро, и в щель между ставнями пробивается тонкий розоватый луч. Одежда вся промокла и сбилась на животе. Кайрис вертит головой, как дикая лошадь, медленно осознавая, кто она и где находится. Спать больше не хочется, хотя выспавшейся она себя не чувствует, скорее заболевшей. Кое-как приведя себя в порядок, Кайрис тащится на кухню.
Пытаясь хоть как-то отвлечься, она впервые спустя долгое время берется за вышивку. Матушка даже не начинает ругаться, когда застает ее сгорбившейся над белым полотном. Может, надеется продать потом – именно вышивкой Кайрис заработала себе на приданое. Пара полотенец и сейчас на стене висит: вот красочные голуби, вот гроздья роз, вот кобыла с жеребенком в высокой траве. Такие ровные стежки даже у Велисы не выходили – только что с этого теперь?
Солнце уже успевает полностью встать, а Кайрис так и не удается доделать даже первый цветок. Стежки получаются не такими. Красные лепестки выходят неровными и кривыми, как будто вышивал ребенок. То нитка порвется, то игла выпадет из скользких пальцев. Кайрис цыкает и сразу же морщится, глядя на красную каплю, набухшую на коже. Укололась. Такого даже во время обучения ни разу не было. Она так и смотрит на выступившую кровь, пока со стороны двери не раздается шум. Матушка идет открывать. Облизнув палец, Кайрис засовывает его в рот. На языке едва-едва ощущается металлический привкус.
Голоса в коридоре становятся громче, и Кайрис с досадой откладывает в сторону ткань, складывая пополам, и втыкает в нее иголку. Может быть, она никогда не закончит этот рисунок, потому что теперь он ощущается словно чужим.
– Проходите, я мерку сниму.
Кайрис вздыхает. Опять кто-то рубаху хочет или платье. Она сжимает висящую на шее птичку в ладони, прося у богини, чтобы это была женщина. Иногда ей хочется, чтобы матушка сломала палец, как прошлая портниха, и больше никто не приходил к ним в дом. Но это дурная мысль, и тошно от того, что она засела в голове. Кайрис закусывает губу.
– Сюда. Что в столице слышно?
– Все по-старому, только начальника стражи повесили, – отвечает грубый голос.
Все-таки мужчина. Кайрис стискивает подол платья. Наверное, стоит посидеть пока во дворе. Она уже собирается подняться со стула, как другая мысль ударяет в голову стрелой, и Кайрис замирает. Голос смутно знакомый, будто она уже слышала его, но это точно не кто-то из местных. Кайрис морщит лоб, прислушиваясь. Матушка пропускает незнакомца вперед и заходит следом, неодобрительно косясь на Кайрис, и тут мир раскалывается вдребезги. Она не видела его лица. И ни за что бы не узнала теперь, в чистой и опрятной одежде.