Голос вечности

Конова Алла Витальевна

Мне, как семнадцатилетней девчонке, в этой розовой дымке мерещился сказочный мир, полный романтики тайн и все-таки похожий на земной. Зеленые деревья, яркие цветы. Мне так хотелось притронуться к их листьям. И возникло даже чувство, будто я изменила своей ясной Земле.

Мы легли на курс облета. И как спутник планеты начали двигаться по круговой орбите, пытаясь тщательно исследовать ее воздух, радиацию, температуру твердой оболочки.

И опять я не могла узнать, сколько же кислорода содержится в ее атмосфере. Я настроила ультраспектрофотометр на полосы молекулярного кислорода. Полосы были яркими, четкими. Присутствие кислорода несомненно. Но сколько? Результаты все время разные — то 2, то 15, то 20 процентов — и почти одновременно и почти в одном и том же месте.

— Что за дьявольщина! — сквозь зубы прошептал Павел и сам сел за прибор.

От бесконечной и необъяснимой чехарды цифр я одурела.

И у Павла точно так же прыгали результаты, точно так же менялась яркость линий кислорода.

А в кабине корабля прибор действовал безотказно, содержание кислорода определялось однозначно.

— Ну, что ж, — наконец решил Павел, — приблизиться к планете можно, даже если точно не известно содержание кислорода.

Мы двигались к Джолии по спирали. И на расстоянии восьмидесяти тысяч километров от ее поверхности попали в поток непонятной радиации. Сначала мы предположили, что это такой же электронный или протонный пояс, каким окружена наша Земля. И Саша сразу же сделал вывод:

— Ага! Значит у Джолии есть магнитное поле!

А Павел молчал… Он совсем не уверен, что это знакомые нам протоны или электроны!

Беспорядочно метались стрелки на дозиметрах космического излучения. Павел стоял перед приборами и молчал. Его лицо казалось злым.

— Ничего… ничего… не понимаю. — И немного спустя взволнованно добавил: — Я даже понять не могу, имеют ли эти частицы заряд… И какой? Это какие-то трехликие частицы…

В этот момент корабль стремительно рухнул к планете. От резкой неожиданной перегрузки я на мгновение потеряла сознание.

Когда пришла в себя, дверь в кабину была открыта и Павел кричал Сурену:

— Немедленно выходить из радиации! Против этих лучей защита не устоит! Они разрушают пиозин…

Я услышала голос Сурена, слов не разобрала.

Космоплан выровнялся и ринулся вверх.

Мы опять легли на орбиту над поясом радиации на расстоянии ста тысяч километров от планеты. Предоставив управление космопланом автоматам, собрались в салоне. Отсутствовал Сурен. Он исследовал скудные запасы горючего. Как повлияло на него излучение?

Наши тела удобно покоились в креслах. Тепло, уютно. Вокруг незримое присутствие тех далеких дорогих людей, которые собирали нас в этот путь. Когда мы в салоне, я всегда вспоминаю о них.

А розовая планета совсем близко, огромная, поземному сияющая, но отделенная от нас непонятной преградой.

Жизнь… Там обязательно должна быть жизнь.

Я мельком взглянула на Павла. Его лицо страшно поразило меня. Замкнутое, даже угрюмое, с опущенными тяжелыми веками. Никогда у него не было такого лица. И век таких тяжелых не было, и таких острых скул.

— Что с тобой, Павел? — Он поднял на меня светлые, совсем спокойные глаза. — Что-нибудь случилось?

— Нет… нет… Что вы!

Вошел Сурен. Его движения замедлены. Так всегда в минуты острого волнения. Он боится сказать необдуманное, случайное слово, говорит глухо:

— Я очень немногое могу сообщить вам. Горючего нам хватит только для того, чтобы благополучно сесть на планету. Вещество или… поле пояса радиации сквозь защиту проникает в реактор двигателя, искажает обычный процесс. Космоплан теряет способность управляемо двигаться.

— Исследовать эту радиацию. Но как?!! — Это сказал Павел, его лицо покрылось синеватой бледностью. — Приблизиться к поясу радиации! Сейчас же! Время не терпит!

И мы опять двигались вокруг планеты как ее спутник в течение двадцати земных дней.

Частицы действительно оказались трехликими. В одном случае они вели себя как отрицательно заряженные, в другом положительно, а иногда как нейтральные. И мы установили, что для нас опасно только это нейтральное вездесущее излучение. Отрицательные и положительные состояния частиц нас не беспокоили.

И что хуже всего: мы не улавливали закономерности в чередовании зарядов частиц.

А розовая планета медленно вращалась, соблазнительно близкая, полная тайн и какой-то жизни.

Мы опять в салоне космоплана. Павел, как и всегда в особенно ответственные минуты, не сидит, а стоит.

Он приказал открыть все иллюминаторы. Исчезли стены, осталась лишь прозрачная, слегка люминесцирующая желтизною оболочка. Только она отделяла нас от бездны пространства и времени. Справа от меня, надо мной и под ногами был черный Космос с обилием немигающих, мертвых звезд, с восходящим ослепительным светилом — Солнцем Джолии, а слева — сама планета, мутная и тоже сияющая. Павел говорил решительно. Он все обдумал.

— Большое счастье встретилось нам на пути. Эта планета вне всякого сомнения живая. То, о чем мечтали люди, — обнаружить в Космосе жизнь, — нашли мы первыми. У нас сейчас надежная связь с Землей. Даже в случае нашей гибели на Земле многое узнают… Но истратить все горючее для того, чтобы опуститься на неведомую планету… Должны ли мы это делать?

— Только так и может быть, — тихим горячим шепотом вставил Саша.

Сурен и я молчанием подтвердили свое согласие. Начался спуск к планете.

Тысячекилометровый пояс радиации миновали благополучию, нейтральное излучение не встретилось на нашем пути. Все ниже… и ниже… Раскаленный воздух охватил космоплан. Нарастала тяжесть и тупая боль во всем теле. И возникло что-то знакомое, не мучительное, а именно знакомое, знакомое много-много лет назад…

Земля! Земля! Родная Земля! Меня задушили эти земные воспоминания. И вдруг сильнейший взрывной удар…

Павел рванулся в аппаратную. За ним шатающаяся тень Саши. Я двинулась туда же почти ползком, с трудом преодолевая боль и страшную тяжесть.