Голоса пьеса-мемуары ч.3

Кедров Константин Александрович

Я.Почему же? Отдал. И публицистикой антисемитской, и ура-патриотическим статьями.

Достоевский.Пусть все знают, что силен султан, но белый царь сильнее султана. Силен английский король, но белый царь сильнее английского короля.

Я.Отдал, отдал! Царь ему еще и должен остался. Надо же такую чушь написать.

Машинский.Гоголь свои 50 тысяч царской пенсии тоже в Италии с лихвой отработал — "Выбранными местами из переписки с друзьями".

Гоголь.Любовь

должна от престола нисходить к губернаторам. От них к помещикам, от помещикам к крестьянам. И возвращаться оттуда вверх от крестьянина к помещику, от помещиков к губернаторам, от губернаторов к государю, от государя к творцу.

Я.Чем не демократический централизм? Чего не напишешь в Италии, чтобы лишний годик там посидеть.

Пушкинист.Это ему ведь Жуковский выхлопотал через Россет.

Я.А кстати, что было с Россет? Она и с Пушкиным, и с Гоголем.

Пушкинист.Да она уже старушка была, хотя Гоголь ее обхаживал, но, видно, под другой линии. У него с женщинами вообще какие-то сложности.

Я.А с мужчинами?

Контрразведчик.С мужчинами все в порядке. Особенно с молодым графом Вильегорским.

Пушкинист.Да ведь это скорей всего фальшивка.

Я.Фальшивка-то фальшивка, да уж очень правдоподобная. Да и кто в то время мог языком Гоголя дневник написать. Да ведь и правда не было у Гоголя женщин.

Машинский.Было — не было, со свечой никто не стоял.

Я.А если и стоял, то граф Вильегорский.

Пушкинист.С женщинами у наших классиков напряженка. Для души — дамы, а для тела — босоногих крестьянок да любезных калмычек предпочитали.

Я.Толстому 80 лет, а в дневнике запись: "Опять с Анисьей в амбаре. Стыдно, грешно". Удивительно не то, что с Анисьей в амбаре, а то, что зачем-то в дневнике записал. Решил похвастаться дедушка. Еще могу! Молодец граф.

Пушкинист.Тургенев и вовсе только с крестьянками мог.

Я.А Виардо?

Пушкинист.С Виардихой у них лямур де труа, как у Некрасова с Панаевыми, у Маяковского с Бриками. Но это особый случай.

Я.Да, сгубил Тургенев свою крестьянскую дочурку, отдал в приют, где детей убивали. Знал ведь, что убьют.

Да и Пушкин с брюхатыми служанками не церемонился. Отсылал на телеге в город, в белый свет, как в копеечку.

Пушкинист.Да девки-то рады были от барина забрюхатеть. На оброк отпустит, а то и вольную даст. Барышни-крестьянки...

Контрразведчик.Не удивительно, что в русской литературе рай — это крепостное право. Как там в Обломовке? Все спят от обеда до ужина. А у Гоголя в имении Петуха вечером всяк занят своим делом. Кто спал, кто прогуливался вдоль берега, кто просто камешки в воду метал. А катанье на лодках?

Я.А

у Собакевича — не угодно ли отведать няни (бараний бок с гречневой кашей). Ешьте теленочка, сам воспитывал на молоке, как сына.

Машинский.А как Петух их встречает: "Обедали?" — "Обедали". — "Вы что, смеяться надо мной приехали? Что мне с вас, обедавших? А ну распрягай!"

Александр Лазаревич.Гоголя хорошо читать с куском черного хлеба в руках.

— Поросенок есть? — с таким вопросом обратился Чичиков к стоявшей бабе.

— Есть.

— С хреном и со сметаною?

— С хреном и со сметаною.

— Давай его сюда!

Старуха пошла копаться и принесла тарелку, салфетку, накрахмаленную до того, что дыбилась, как засохшая кора, потом нож с пожелтевшею костяною колодочкою, тоненький, как перочинный, двузубую вилку и солонку, которую никак нельзя было поставить прямо на стол.

Куснешь хлебную корку, и кажется она такой вкусной. Отрежь мне горбушечку.

Я.Когда я видел на сцене бутафорского поросенка с нарисованной зеленью, с бутафорской поджаристой корочкой, то ничего больше было не нужно. А поросенок кочевал из спектакля в спектакль. Его ели идальго и гранды в пьесах Лопе де Вега, и купчины в пьесах Островского, и на балу у Золушки, и в лондонском дворце Марии Тюдор у Виктора Гюго. Однажды, прокравшись за кулисы, я схватил бутафорского поросенка и слегка куснул. Ведь знал, что это картон, а куснул. И до сих пор доволен, что удалось. Мысленный поросенок не менее вкусен, чем материальный. Прав игрок Достоевский, красота — страшная сила, красотой — эстетикой мир спасется. Если, конечно, спасется.

Станиславский.Театр начинается с вешалки.

Я.Ничего подобного. Театр начинается с буфета и кончается буфетом. Зайдите перед спектаклем или в антракте в буфет — и убедитесь в моей правоте. А если у кого-нибудь с собой бутерброд, тотчас же разверните и съешьте. Где слаще бутерброд — дома или в театре? То-то! А все-таки нет ничего вкуснее еды на сцене. Да, театр начинается с буфета. Но буфет продолжается на сцене. Знаете, когда рухнули устои и начался глобализм? Когда в американских трофейных фильмах актеры стали швыряться с экрана в зал дефицитной едой. Дефицитное яйцо, брошенное на пол или в соперника, доводило полуголодный зал до полуобморока. Вожделенные торты, каких в стране никто не видывал после 17-го года, запросто размазывались по лицам киногероев. А зал давился смехом, больше похожим на истерические рыдания. Когда Одиссей жарил на вертеле быка, кто-то сидящий со мной рядом произнес в благоговейной тишине: "Еб твою мать". Все знали, к кому была обращена эта фраза. К тем, кто на полвека лишил мужиков вкуса и вида мяса, зажаренного на вертеле. Окончательно советскую власть добил фильм "Девять с половиной недель". Секс никого не взволновал, его еще не было. Но невыносимо было видеть, как голую женщину с завязанными глазами кормят клубникой со взбитыми сливками и поливают медом. Путь к сердцу советского человека лежал через голодный желудок. Советскую власть добила не атомная бомба, а взбитые сливки.