Голоса выжженных земель

Гребенщиков Андрей

– Фиговый я работорговец, не в свое полез, вот и нахлебался по полной…

Летиция не удержалась:

– А еще рейдеры разбили тебе фару! И кондишен под конец совсем плохо стал охлаждать, видать, и в него шальная пуля прилетела! Так что, антиквар широкого оружейно-рабовладельческого профиля, сработал ты в конкретные минуса, зря только девочку Лю из Метро вытаскивал.

– Я спас тебе жизнь, значит, какой-никакой профит все же получил. Доброе дело в свинью-копилку – вполне приличная награда.

Александр посмотрел на часы, вздохнул:

–

Тебе пора, Вадим заждался. Давай прощаться, девочка Лю.

– Давай, антиквар Шура. Ты ведь уже выполнил заказ перед подмосквичами?

Он неуверенно кивнул:

– Похоже, что да.

– Тогда ты можешь меня поцеловать, это не нарушит твою профессиональную этику.

Летиция прижалась своими губами к его губам. Александр ответил не сразу, но когда ответил… Они целовались долго и страстно, как умеют целоваться только влюбленные перед тем, как расстаться навсегда.

Потом она смотрела, как три грузовика в сопровождении «Волка» и еще одного не опознанного ею броневика быстро мчатся по древней дороге к мертвому городу. Летиция понимала, что в эту секунду за поворотом из ее жизни исчезает что-то хорошее. Но мимолетное… Прощай, нелюбимая, но такая родная Москва, прощай нелюбимый, но оставивший след в душе Кузнецов.

Глаза начали слезиться от яркого, не оставляющего в покое солнца. А может, напрасно Лю винила жестокую звезду за соль в уголках глаз?

Глава 17

Расплата

Со страхом открываю левый глаз, жду, когда череп взорвется от головной боли. Организм на пробуждение дорвавшегося до зеленого змия сознания никак не реагирует. Закрываю левый глаз, открываю правый. Самочувствие не меняется: черепная коробка не давит на распухший мозг, желудок не прорывается с боем через гортань, чтобы набить своему «насильнику» синюю рожу, да и во рту ни одна кошка, образно выражаясь, не нагадила. Похмелье, где же ты?

Гляжу на мир обоими широко раскрытыми очами, правда, вижу немногое. Неугомонная голова моя покоится на все той же ставшей привычной барной стойке, напротив меня, также уткнувшись в дерево, сопит Зулук. Дышит он с перебоями, иногда свистит губами, но чаще громко и беспокойно всхрапывает. Пьяная свинья на привале, не иначе.

Решительно отрываю думательно-глотательный орган от стойки: ничего не кружится, земля не уплывает из-под ног. Я почти напуган изменой бодуна…

Бармен – он неизменно вежлив, только уголки изогнутого в усмешке рта не могут скрыть иронии – приветствует меня чашечкой черного кофе.

– Химик, ты когда-нибудь спишь? – за кофеиновый нектар я буду терпеть даже побои, не то что насмешку. А может, и не буду, только в любом случае сначала прикончу нектар и лишь потом примусь за насмешника.

– У меня другая беда, Солдатик, – дурацкая улыбка слазит с его серого, невыразительного лица. – Я мечтаю однажды проснуться.

Опять завел свою психоделическую шарманку, хренов наркоша!

– Зулук, солнышко, луна и звезды моих красных от бухича шаров, просыпайся, – изо всех сил

трясу маркиза-храпуна, попутно соображая, откуда взялся этот странный налет восточной лирики. Меня всегда бесили велеречивые сладострастные арабо-турки, своим словоблудием успешно падавшие на уши некрасивым толстым девушкам из далекой России. Хотя и красавицы изредка поддавались на речи кривоногих осман… Черт, неужели я завидую? Вряд ли, у меня ноги прямые, и, чтобы переспать с девушкой, мне совсем не нужно выливать ей в мозг тонну лживой лести!

Меня осеняет: все дело в пагубном недотрахе, давящем на подкорку!

– Зум-зум, – говорю я ошалевшему от внезапного напора маркизу, – может, трахнем на дорожку по маленькой?

– Наливай! – Зулук решительно бьет ладонью по стойке. А ведь еще секунду назад не мог продрать глаза, алканоид!

– Не тупи, брателло. – Господи, а эта лексика откуда?! – Я про девушек: красивых и желательно доступных, на долгие уговоры у нас нет времени. Химик, – жестом удерживаю бармена от обязательной занудной реплики, – про время – это речевой оборот, не возбуждайся так!

– Извиняй, Солдиер, я пас, – маркиз вновь решителен, хотя и менее энергичен, скорее даже разочарован. – Я вчера с блондой замутил, с той, которая в одно лицо кушала мартини, помнишь? Так по ощущениям – чистый онанизм!

– А я предупреждал, – оживляется Химик, и не думающий скрывать ехидства. – Она бот, проекция вашего собственного сознания.

Бар стремительно теряет четкость, покрывается рябью, словно помехами, краски уходят, уступая место бесцветному монохрому, текстуры исчезают бесследно, вместо них лишь голые каркасы – стен, потолка, пола и даже… людей.

– Похоже на компьютерную симуляцию, – я не должен поддаваться на провокацию, не должен позволить Химику напугать меня и запутать!

– Каждый видит по-разному, – нехотя бросает мне парень, основное его внимание приковано к Зулуку.

– Здесь есть живые, но их немного, – Химик тыкает в моих вчерашних знакомых, продолжающих пить как ни в чем не бывало, похоже, они не замечают устроенной барменом демонстрации. – Но основное население фантомы, призраки из нашего сознания.

Теперь его палец устремлен к одинокой блондинке с мартини: узнаю ее по пышной груди, других примет «содранные текстуры» не оставили – нет ни лица, ни одежды, ни кожи, только объемный силуэт, даже цвет волос я восстанавливаю по еще не до конца пропитой памяти.

– Просто она фригидная, – слабо защищается Зулук, он явно сконфужен.

Что-то происходит с «блондинкой», ее черты меняются, она раздается вширь, а груди обвисают. Химик самодовольно щелкает пальцами и на мгновение возвращает текстуру – перед нами та же некогда светловолосая девушка, только постаревшая на четверть века. Еще щелчок – новая текстура: вместо увядшей блондинки темноволосая восточная женщина с пышными усиками над верхней губой.

– Твою мать! – вопит обескураженный маркиз. – Твою мать!