Голоса животных и растений
Шрифт:
Нельзя не удивляться совпадению в этом пункте позиций двух великих психологов Эзопа и Эразма. Последний, будто развивая мысль, изреченную первым в «Осле и цикадах», писал: «Этот в музыке — что осел, играющий на лире, и поет не лучше курицы, которую оседлал петух, а воображает себя вторым Гермогеном». (Гермоген — известный певец, о котором упомянул Гораций в «Сатирах».)
Желание браться не за свое дело превратилось ныне из порока, присущего отдельным личностям, индивидуумам, в хроническую эпидемию, угрожающую духовному здоровью общества в целом. Беда еще и в том, что на одну и ту же вещь, на одно и то же явление различные люди зачастую смотрят разными глазами. С видом знатока мы беремся судить о каком-нибудь предмете, на самом деле ни разу не видев его в глаза, и в результате хромают наши
— Ну как, Шлема? Идет мне обнова?
— Великолепно, господин капитан! Вы похожи на льва!
— Какого льва?
— Да на царя зверей, господин капитан.
— Молодец! — похвалил его офицер и направился из комнаты, но на пороге обернулся: — Шлема, а где это ты льва видел?
— На картинке, господин капитан. На нем Иисус Христос в Иерусалим въезжал.
— Болван! — бросил в раздражении офицер.
У Януса, как известно, было два лица. У современного человека лиц может быть значительно больше, причем именно в смысле внутреннего облика. Анализируя неустойчивую человеческую натуру, Шамседдин Хафиз однажды подверг осмеянию проповедников, которые после мечети идут в кабаки и делают там обратное тому, чему только что учили правоверных в храме:
Даже мудрым непонятно: те, что учат отрешеньям весь народ, Сами эти отрешенья, может быть, на том свете совершат. Эти новые вельможи тюрка в мула обращают. О Господь! Сделай их ослами с ношей. Пусть на них свой танец плети совершат.Эрих Фромм в книге «Душа человека. Ее способность к добру и злу» в результате глубочайших размышлений задал вопрос: «Человек — волк или овца?» После изучения античных источников мы сформулировали бы вопрос иначе: «Человек — волк, овца или осел?» Достойного ответа пока никто не дал.
«Люди вообще более глупы, чем злы», — частично пролил свет на проблему Клод Адриан Гельвеций.
«Ни тени ума нет у некоторых!» — бранил как-то такую же емкую по смыслу, но эмоционально менее сдержанную реплику (в тон обоим мыслителям) ослик Иа-Иа из повести-сказки Алана Милна «Винни-Пух и все-все-все».
А «Похождения бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека просто пересыпаны фразами наподобие следующих: «Не думайте, что я такой же осел, как вы… До сих пор не могу понять, корчите вы из себя осла или же так и родились ослом…»
«Хочу, но не могу», — откровенно признается в одном популярном итальянском художественном фильме легендарный французский король (короля блестяще сыграл Марчелло Мастроянни) в ответ на признания влюбленной в него девственницы (ее образ мастерски воплотила на экране Софи Лорен). В похожей ситуации оказался автор этих строк, когда, воскликнув: «Вперед! Без страха и сомнения!» — взялся было писать отдельную часть об ослах-россиянах. Вскоре пришлось отказаться от авантюрного замысла: о заморских ослах писать куда легче и спокойнее. Постигнуть менталитет российских ослов невозможно, это — просто сизифов труд. Их поступки не поддаются никакому анализу. К тому же они часто действуют по чужой подсказке. И почти всегда — иррационально, во вред стране и народу. Рассуждая вместе с маститыми мыслителями об ослах иноземных, в частности африканских, близких мне по роду занятий, я оставляю проблему российских ослов как бы за кадром («Чужим пороком мудрый исправляет свои», — учил в I веке до н. э. Публий Сир), ибо:
Не хватит чувств, не сыщешь слов, Чтобы российских описать ослов…Осел в народной мудрости
Мы часто изрекаем: «Глас народа — глас Божий». Но так ли это?
Во-первых, согласимся, что если слушать одновременно многие голоса, то соответственно возникает восхитительный диссонанс, который в быту мы еще зовем разноголосьем, разнобоем. Ведь каждый народ по-своему
Во-вторых, если народ действительно всегда прав, то, по крайней мере, не всегда он прав «на все сто». Сколь бы ни были мы лично предубеждены, например, против осла, нельзя не признать: народные пословицы и поговорки, а вместе с ними и их творец, народ, вопиюще несправедливы к безропотному и никому не досаждающему существу. В большинстве произведений фольклора осел выставлен в качестве средоточия пороков и несовершенств, причем ему не просто приписывают человеческие недостатки, а именно до безумия очеловечивают его, делая воплощением всего отрицательного, что только мыслимо и немыслимо в людях. В своих попытках переложить собственные пороки на чужую — ослиную — голову люди здесь переходят все границы.
Никогда, например, не соглашусь со смыслом пословицы народа джерма в Нигере — осел, дескать, выпил воды из колодца и выругался: «А теперь пусть колодец провалится сквозь землю!» Так поступают лишь люди. Тем более что, кроме описанного случая с Валаамовой ослицей, по-человечески ослы никогда не говорили. (Хотя одного из них и брался в свое время научить говорить — за десять лет — сам Ходжа Насреддин.) Возводить напраслину на безответное существо легко, ибо «на смирного осла двое садятся». Интересно, что так говорят и армяне и азербайджанцы. Порой хочется швырнуть в лицо хулителям ослов слова М. Горького: «Ложь — религия рабов и хозяев». Ощущение собственной неполноценности и несвободы толкает род человеческий к клевете на животных, в особенности на ослов, то есть к поискам «козла отпущения».
У людей бытует мнение, что осел годится только для каторжного труда. Он и в самом деле от зари до заката солнца вкалывает как каторжник. «Осел от работы не устает», — гласит амхарская пословица. Литературно это переводится на русский как: «Работа дураков любит». В праве на отдых ему по неясным причинам, по крайней мере в фольклоре, обычно отказывают. «Осла пригласили на свадьбу: надо было возить воду и дрова», — угрюмо шутят сомалийцы.
Ругатели осла, однако, постоянно упускают из виду одну важную деталь: все плохое в нем происходит от деятельности самих людей. «Домашний осел так опустился вследствие постоянно дурного обращения с ним, что почти не похож на своих прародителей, — писал зоолог Окен. — Он не только отличается от них меньшим ростом, но и цветом шерсти, которая у него более бледного, серо-желтого цвета; уши его также длиннее и дряблее, чем у дикого осла. Бдительность перешла у него в упрямство, проворство — в медлительность, живость — в леность, ум — в тупость, любовь к свободе — в терпение, мужество — в равнодушие к людям». Подчас даже кажется, что разобиженный на самого себя человек умышленно сорвал злость на осле — постарался воспитать его в определенном духе и весьма преуспел в этом. Наверное, в грядущем, при развитом или при диком капитализме, ослов будут чернить и винить еще больше: человек постепенно черствеет, становится все более расчетливым, эгоистичным, безнравственным, а винить в том самого себя ему ой как не хочется. Вот и стал для него осел палочкой-выручалочкой.
Когда эфиопы желают подчеркнуть неизменность чьих-то дурных черт характера или намекнуть на чье-то сходство с несчастным животным, они говорят: «Осел и под золотым седлом — осел». «Осел, если и до Мекки дойдет, будет все тем же ослом», — вторят им афганцы. «Сорок раз побывал осел в Иерусалиме, да остался все тем же ослом», — поддакивают армяне. «Осла как ни наряжай, все равно ослом останется», — согласно кивают ассирийцы. «Осел остается ослом, хоть вези он казну султана», — пожимают плечами ливийцы.