Голосуйте за Берюрье!
Шрифт:
Но моя шутливая реплика ни у кого не вызывает улыбки, напротив, она мне стоит возмущенных взглядов присутствующих. Я прочищаю горло.
– Он был один дома, когда это произошло?
– Вовсе нет. Дома были жена, старуха мать, двое его детей, прислуга, охотничья собака и две горлицы в клетке.
– И никто ничего не слышал?
– Никто.
– Может быть, это самоубийство?
– Судя по первым выводам полиции, похоже, нет.
Я чешу затылок. В этот момент по лестнице спускается мама, держа в руках чемоданчик из крокодиловой кожи, в котором она хранит наши драгоценности.
– Ты предупредил,
Я отрицательно трясу головой.
– Отменяется, мама. Мы никуда не едем.
Она принимает это сообщение спокойно, моя Фелиция. Она раз и навсегда решила для себя: все, что исходит из моих уст, для нее свято. Однако она не может удержаться, чтобы не пробормотать:
– Не едем?.. Но почему?
– Сегодня, мама, прикончили еще одного кандидата от Белькомба. Это представляет интерес.
Я ее расцеловываю, как в самые торжественные моменты.
– Я прогуляюсь к местным блюстителям порядка. Если вдруг опоздаю к обеду, садись за стол сама.
Она подавляет вздох сожаления и смотрит на меня глазами, полными снисхождения и прощения.
Я выруливаю машину из гаража, где она покрывалась пылью между грузовичком по доставке товаров на дом и поржавевшим трактором. И как раз в тот самый момент, когда я покидаю внутренний дворик, господин Морбле 4 , экс-унтер-офицер жандармерии, преграждает мне дорогу, скрестив руки над головой.
4
Комичная фамилия, имеющая значение «черт возьми!»
– Вы направляетесь в Белькомб?
– Да.
– Вас не затруднит прихватить меня с собой? Знаете, что случилось? Угрохали еще одного кандидата в депутаты!
– Не может быть, – говорю я, открывая ему дверцу.
Глава II
Полицейский участок Белькомба напоминает улей, это я вам говорю. Можно подумать, что находишься в универсальном магазине «Галери Лафайет» во время предпраздничной распродажи. Тут жандармы и постовые, стражи порядка и укротители беспорядков, полицейские в штатском и штатские в форме, местные коллеги и ребята из госбезопасности. Я уже не говорю о журналистах, слетевшихся на объедки бараньего жаркого. Все это кишит, кричит, вопит, дымит, перекликается и откликается.
Пока я с трудом припарковываю свою тачку, экс-унтер-офицер Морбле, привыкший находиться в передовых шеренгах, устремляется в комиссариат, как майор индийской армии во главе своего полка. На него тотчас же бросаются два жандарма.
– Вы куда?
Морбле представляется. Его бывшее звание не производит никакого впечатления на жандармов.
– Проваливайте! – гремят они.
– И это вы говорите мне! – подпрыгивает от возмущения Морбле.
– Я убежден, друзья мои, что могу оказать неоценимое содействие и...
В ответ он удостаивается пинка ногой в то место, куда порой вставляют термометр. После такого поворота событий подхожу я, протягиваю им свое удостоверение.
– Этот господин со мной! – говорю я.
На сей раз мы удостаиваемся попеременного приветствия под козырек. Взбешенный, Морбле отряхивает пыль со своего атлетического зада,
Кто-то из старших по званию спрашивает, что здесь происходит. Жандармы отвечают: «Ничего страшного», начальник говорит, «0'кэй!» Мы входим. Мое появление вызывает всеобщую тишину. Парижские полицейские остолбенело глядят на меня, потом ошалело – Друг на друга. Наконец главный комиссар Конруж (который заступил на этот пост в прошлом году вместо главного комиссара Конвера, чего начальник, будучи дальтоником, даже не заметил) 5 устремляется мне навстречу.
5
В оригинале фраза содержит комизм, заключающийся в том, что фамилии комиссаров обозначают соответственно «Краснохеров» и «Зеленохеров»
– А, это ты, красавчик! Тебя тоже бросили на это дело?
– Неофициально, – уточняю я.
В сущности, это всего лишь полу ложь. У коллег появляется гримаса неудовольствия.
– Ну, тогда нам ничего другого не остается, как отправиться на рыбалку, – насмешливо замечает один из них. – Похоже, в этих местах объявилась форель.
Конечно, это лестные слова, но они пропитаны едва прикрытым неудовольствием. По-моему, если я вмешаюсь в это дело по собственной инициативе, мне основательно будут совать палки в колеса.
Я перехожу на шутливый тон.
– Не стоит об этом столько говорить. Просто Старик, любопытный, как ласка, попросил меня поподробнее разузнать об этом деле. Есть что-нибудь новое об этих двух убийствах?
– Беспредельный ноль, – замечает Конруж. – А-а, мы надолго завязли в этом дерьме. Это одно из тех дел, где продвижение по службе не светит.
– Раздавим бутылочку? – предлагаю я. – Я вас всех угощаю, доблестные собратья.
Это их немного смягчает, и мы отправляемся в кафе на Большую площадь, которая находится на маленькой прилегающей улочке. Я заказываю виски для всех. Вышеупомянутый унтер-офицер Морбле после второго глотка начинает изводить всех своими разглагольствованиями.
– В этом деле нет ничего сложного, мои юные друзья. Нужно объявить в городе осадное положение. Основательно допросить всех жителей, дом за домом, не упуская ни детей, ни стариков, пока кто-нибудь не сознается. Клянусь вам, что, действуя таким образом, вы быстро добьетесь результата. Итак, господа, на карту поставлен престиж французской полиции! Наш долг – показать народу, что нельзя безнаказанно убивать тех, у кого хватило мужества изъявить желание стать нашим избранником.
– Кто этот старый хрен? – спрашивает один из инспекторов, указывая на унтера.
Экс-унтер дрожит от негодования. Я его успокаиваю.
– Знакомый по пансионату, – примирительно поясняю я коллегам. – Мы вместе кормимся в соседней харчевне.
– Одним словом, он тебе в срочном порядке заменил Берюрье?
– Что-то в этом роде.
Главный комиссар дергает меня за рукав:
– Скажи-ка, твое неофициальное участие, не является ли оно чисто приватным?
– Твой мизинчик оказался на длинных волнах, – соглашаюсь я. – Ты же знаешь, что я, как охотничья собака: как только где-нибудь появляется загадка, меня не удержишь.