Голосую за любовь
Шрифт:
Похоже, нечто подобное испытывали и остальные. Мы переглядывались в нерешительности, и Янко вдруг неуверенно произнес:
— Это действительно необходимо?
Даница резко обернулась, и наши глаза встретились. Я отвернулся. Нахмурился. Хотел сказать, что сомнений быть не может. Надо все оставить как есть и идти дальше. Но взгляд Даницы уже скользил дальше, она молчала, будто понимала, что любые слова прозвучат неубедительно и неестественно.
— Вы идите потихоньку вперед, — произнесла она, делая странное движение — надвигая шапку почти на уши. Резко повернулась к нам спиной. — Наверное, всем ясно, что вернуться должна только я. Вы еще
— Старуха встала нам поперек дороги, Даница, — пытался я уговорить ее. — Она угрожала нам. Может, это ловушка.
— В таком случае она бы нас уже тогда враз изрешетила, — язвительно проворчал пастух и сурово посмотрел на меня. — Дорогу уж как-нибудь найдешь, веди их ты. Мы вас скоро догоним.
Она совершенно спокойно смотрела куда-то в сторону.
— Может быть, Сочинитель прав, дядя Грегор. Мы должны быть ко всему готовы. Ты у нас проводник. Со мной или без меня, ты обязан доставить их целыми и невредимыми в госпиталь.
— Даница, — проговорил я снова, но она продолжала, как будто не слышала:
— Идите вот здесь. Через ельник. Это приказ. Не забудьте о предосторожности. Может, война действительно еще не кончилась.
— Тебе ведь не впервой по этим горам карабкаться, Сочинитель, — с ноткой презрения в голосе бросил мне пастух, — очень спешить вам тоже не следует, чтобы мы смогли вас догнать и не разойтись.
— Все это пустая болтовня, — резко оборвала этот неприятный разговор Даница. — Так как ты в настоящий момент есть больной, то находишься под моей командой, Сочинитель, и мой приказ есть приказ. Будь ты хоть в сто раз старше. Дядя Грегор, тебя это так же касается, как и остальных.
Она взяла в руки автомат. Мы стояли как вкопанные. Опасность носилась в воздухе. Дразнила нас. И будоражила. Мы дождались конца войны, а как оно вот закрутилось. Я взглянул на дядю Грегора — у него было такое выражение лица, какого я еще никогда не видел.
— Девонька, — чуть не плача, взмолился он, — сейчас не время для глупостей. И для геройства. Сейчас нужно сохранить голову на плечах. Дорога ведет нас вперед, и мы должны идти, если хотим добраться туда, где нам следует быть. Позади нас — одно дерьмо, и их проблемы нас не касаются.
— Не касаются, да, — презрительно хмыкнула она. — Опытный старый партизан, к тому же горец. А если нам кто с тылу ударит? Здесь везде может скрываться враг. Не осталось больше засад, что ли? Думаешь, этой сволочи есть дело до подписи какого-то немецкого генерала? Ты разве не чувствуешь опасность? Ну, тогда у тебя нос сильно заложен, старик, так и знай!
Однако она была испугана больше нашего. Больше меня, во всяком случае. Нет, не так, конечно, как это бывает в детстве. Но похоже на то.
— Думаешь, опасности станет меньше, если ты пойдешь туда? — тихо спросил я.
— Нужно любое дело доводить до конца, — так же тихо ответила она, и меня вдруг охватил озноб, странное чувство стыда, смешанное со страхом, что-то вдруг изменилось, а что — я не успел сообразить, она уже спешила обратно, шагая так, точно ее ветер подгонял, и, прежде чем мы очнулись, скрылась из виду.
— Я должен ее догнать! — закричал дядя Грегор в страхе и ярости. Я тоже не на шутку испугался и, ни слова не говоря, бросился вслед за Грегором. В ушах звенело, сердце готово было выскочить из груди, через несколько минут они скрылись из виду, или я просто перестал слышать, где они, оттого, что было очень тревожно и страшно. Неожиданно со мной поравнялся Янко,
И дошли.
У домика все было так, как и прежде. Пот градом катился у меня по лицу. Слава богу, только бы ничего не случилось! Только бы все оставалось на своих местах.
Нет, что-то здесь произошло. Я смахнул горячие капли и прислонился к покрашенной синей краской ограде.
Дверь была открыта настежь. Старуха лежала поперек крыльца. По лицу ее текла широкая струйка крови. Жилистая рука все еще сжимала автомат. Но не так, как раньше. Более напряженно.
Я бросился вперед. Сказочные окна шоколадного домика неожиданно показали мне свой зловещий оскал. В этот момент в дверях показалась Даница. Она не взглянула на меня. Склонилась над старухой. Во всяком случае, казалось, что она просто склоняется над ней. Тут она плавно присела, будто хотела отдохнуть после напряженного дня на крыльце, согнулась, потом сильнее скорчилась и тихо задремала у дверного проема.
Тут я услышал несколько одиночных выстрелов. После этого — крики пастуха.
Потом все стихло, замерло. Мертвая тишина. Она становилась с каждой минутой все более кричащей. Я стоял неподвижно, будто меня парализовало, на какой-то миг, казавшийся вечностью, оцепенел. Затем нерешительно пошел к крыльцу. Старухины глаза были широко открыты — спокойные, серые, строгие, добрые. Даница вся дрожала. С чего бы ей могло сделаться так плохо, думал я, слишком большое для нее напряжение? Как мы могли, как мы с Грегором допустили, чтобы она взвалила все на себя, на свои слабенькие плечи. Все-таки я полный идиот, кто же еще.
— Даница, все кончено, — по-отечески зашептал я на ухо девушке.
— Вставай, Даница, ну что ты, в самом-то деле, удумала! — запричитал кто-то возле меня. Откуда-то доносился голос Грегора, издалека, нет, совсем близко; мои руки были в крови, почему, ведь я держу только Даницу. — Дьяволы, дьяволы, — дышал мне кто-то в спину, похоже Метка.
— Поднимись, Даница, — просил я; как долог был этот миг, прежде чем она кивнула, улыбнулась и над губами появилась странная складка; вдруг она поникла, бледная, постаревшая.
— Возьми ее на руки, дурак, — ругнулся пастух.
Я так и сделал. Плечо пронзила острая боль, только бы не упустить время, только бы ничего не менялось, рукав рубашки был пропитан какой-то жидкостью, красной, глаза видели, но разум отказывался верить, я споткнулся о труп старухи, нет, об автомат, потому что раздался металлический звук. Гостиная была просторной, ее освещали лучи полуденного солнца. Солнечные лучи нового времени, времени без войны, лучи особой красоты, я не мог найти для них образного выражения, Даница вздрагивала у меня на руках, лучи приплясывали и приплясывали, будто радовались, что у них так много места, ведь они крадучись пробирались сквозь верхушки сосен, а здесь, в комнате, можно было повеселиться, свет и тени, тени и лучи, лучи, которые весело отражались в пуговицах на обмундировании пятерых немцев и двух бородачей, которые все лежали навзничь с остекленевшими глазами, странно расположившись в ряд, как будто стояли за дверью в засаде и их скосила здесь внезапная смерть. Свое оружие они сжимали с каким-то судорожным усердием, как будто не хотели верить, что оно им больше не пригодится. Рука старухи опередила их. Интересно, известно ли ей было раньше, где находится спусковой крючок? Кто из них при падении успел выстрелить ей в голову?