Голова античной богини
Шрифт:
— Вообще-то, он, конечно, тоже штучка, — задумчиво говорил Стас, и Костик согласно кивал головой. — Но, с другой стороны, если бога вовсе нету, то, выходит, чего у него ни попроси — фиг получишь, а? Ведь, наверное, не только этот поп за немцев молился, а всё равно мы из фашистов дух выпустили. Выходит, молитвы его безвредные — просто от темноты, да ещё потому, что сам он не больно-то умный человек! А за это к стенке не ставят.
Ребята задумывались, медленно переваривая Стасовы соображения. Вроде бы и правильно говорит… Но всё же… Всё же не могли они согласиться с этой теорией. Враг есть враг, хоть и в юбке.
Оська был непримирим.
— Безвредные?! — орал он. — Ничего себе безвредные! Выходит, все против фрицев, вся улица, вся страна, а он за фашистов уговаривает?!
— Брось ты ерунду-то говорить, — вмешался Володька. — Прямо-таки вся улица! Возьми Генкину мамашу — Губаниху! Да она такую торговлю при фрицах развела — ух ты! И ещё некоторых можно назвать, сам знаешь. Два полицая с нашей улицы было. Их-то, подлецов, посадили, а родня осталась! А ты говоришь…
— Ты это брось, — разозлился Оська, — ты всю улицу не пачкай. Нашлась пара подлецов — и сразу вся улица. А ты братьев Спиваковых, партизан, которых повесили, которые в балке в братской могиле лежат, вспомни и многих других. А то — улица…
— А вы-то сами, — спросил тогда Стас, глядя прямо в Володькины глаза, — вы-то что делали, как боролись с врагом?
Володька покраснел так, что слёзы выступили, но глаз не отвёл.
— Да мы никак… Мы ж совсем шкеты были… Мы пару раз попробовали побороться, да только…
Он замолчал и махнул рукой. Оська сидел, опустив голову, и молчал, коленки его мелко вздрагивали.
— Что «только»? — спросил Стас.
— Неважно всё получилось, поймали нас…
— Ты не тяни. Выкладывай-ка! — приказал Стас.
И Володька рассказал, что во время оккупации их две комнаты занял офицер с денщиком. Пришлось переселиться в сарай. Поставили буржуйку, стали жить. Только зимой сделалось так холодно — хоть ложись и помирай.
— Вот мы с Оськой и решили фрицев этих из нашего дома выгнать, — сказал Володька и усмехнулся.
— А как? — хором спросили Стас и Костик.
— Мы два раза пробовали. Сперва хотели дымом выкурить, потом запахом. Первый раз всё хорошо получилось — мы из тряпок свернули плотный такой ком и в трубу засунули. Ну, дым, ясное дело, весь в комнату. Потеха! Выскочили фрицы, галдят, кашляют. Ну, думаем, здорово, наша взяла. Только ничего не вышло. Позвали печника. Он затычку вынул.
Дураки мы были. Зря только насторожили немцев… С тех пор денщик — тощий такой дядька, злой, будто голодный волкодав, — как увидит нас, кулаком стал грозить. Из-за того и попались во второй раз.
Володька снова замолчал. Костик со Стасом переглянулись.
— Ну? — спросил Костик. — Дальше-то с вами что было?
Володька поглядел на Оську.
— Рассказать, Оська? Ты как… не против? Ты сразу скажи.
Оська ещё ниже опустил голову.
— Да чего там, — буркнул он, — рассказывай, раз уж начал.
— Вы когда-нибудь карбидные лампы видали? — спросил Володька.
— Видали, — ответил Костик.
— Так вот — во время оккупации у всех эти лампы были; у фрицев покупали или выменивали. И карбид — такой голубовато-белый вонючий порошок. В картонных пропарафиненных ящичках. Мы и додумались: взяли бутылку — тоже немецкую, с такой фарфоровой пробкой, — насыпали до половины карбидом и снова полезли на крышу. Там из другой бутылки налили в карбид воды, прикрутили пробку проволокой и на верёвочке спустили в трубу. Да не рассчитали. Только мы с крыши спустились, спрятаться ещё не успели, — А-ак шарахнет в доме! Взорвалась наша вонючая бомба. Тут же денщик вылетел на крыльцо — и прямо к нам. И сцапал. Вот и всё.
— Как это всё? — возмутился Стас. — А дальше?
— Дальше неинтересное совсем. Дальше я уж и помню плохо — так перепугался. Офицер орёт, топает ногами, денщик за автомат хватается, мать наша плачет, на коленях просит, чтоб не убивали, а в дому дым, вонь и печка разворочена.
Володька снова умолк, крепко потёр лицо ладонями и быстро-быстро сказал:
— Порол нас денщик. Привязал к скамейке, штаны спустил — и ремнём, пока сознание не потеряли. Я-то после быстро отошёл, а вот он, Оська, почти год болел, людей боялся: думали, дурачком будет.
Костик уж собирался сострить было по поводу многострадального Оськиного зада, да удержался. И до сих пор рад этому.
Глава пятая. Голова прекрасной богини
От отца пришла телеграмма: «Дела задерживают. Два-три дня будете одни. Разрешаю работы при условии находиться под водой не более двадцати пяти минут. Андрей и Витя тщательно следят пузырьками воздуха водолаза. Рабочий день четыре часа».
В тот день Жекете с физиономией, разрисованной синяками почище, чем ритуальная африканская маска, демонстративно не замечал Витю и Андрея. В упор их не видел.
Он сидел на бухте каната и, перекатывая желваки на скулах, глядел в морскую даль. Одно ухо у него было толстое, как оладья.
— Вынашивает кошмарные планы мести, он тебе объявил кровную месть — вендетту, — шепнула Витя на ухо Андрею — и прыснула в кулак.
Андрей засмеялся. Жекете обернулся, уставился на них нехорошим взглядом, потом горько, как взрослый, усмехнулся и отошёл к насосу. А Андрюхе и Вите стало отчего-то так неловко, что и не скажешь.
— А ведь ему здорово худо, этому Жекете, — прошептала она.
— Будет худо с таким отцом, — тихо отозвался Андрей, — озлобился Федька. Ну, тут хоть понять можно. Папаша его до сих пор колотит. Сперва мать Федькину колотил, так что соседям приходилось вмешиваться. А Федьку мать лупить не давала. Вот её-то, пожалуй, Жекете любил по-настоящему.
— Какой же человек не любит своей мамы? — серьёзно и печально спросила Витя. Она поглядела на худущего, сутулого Федьку и вдруг будто другими глазами увидела этого нескладного парня и впервые в жизни поняла много раз читанные в книжке слова: «душа защемила».