Голова бога (Приазовский репортаж)
Шрифт:
Зато куда расторопней оказались губернские газетчики. Уже после обеда они прикатили с фотографическим аппаратом и сняли фотографии с английского моряка и, так уж и быть с городничего, который для позирования одолжил у доктора Эльмпта его приметную винтовку. Что-то перепало и Аркадию. Он, как участник боя, обширно его описал. В описании свистели пули, враг был коварен, а сраженные друзья падали на песок…
За статью, набросанную за четверть часа, Аркадий получил целковый. И лишь когда гости, оставившие впрочем визитку, укатили, понял — ведь это с него сняли тот самый, reportage, о котором
Рубль он потратил тут же. Зайдя в лавку, купил себе записную книжку, вместо старой истрепанной и уже заполненной, пару карандашей, кипу писчей бумаги. Затем долго приценивался к патентованным немецким стальным перьям. В Гайтаново все более писали по-старинке, гусиными перьями, кои в избытке производили окрестные хуторки. Даже городничий свои рескрипты наносил гусиным пером размашисто, так что брызги рассыпались по всему листу бумаги. И стальные перья пылились на прилавке уже долго.
Аркадий их заприметил давненько, но все откладывал покупку. Да, гусиные перья — это нечто патриархальное, привычное, можно сказать — домашнее. Но в стальном перышке было что-то от британских фрегатов, от будущего, что уже стучится в дверь. И Аркадий позволил искушению побороть себя: купил три перышка и ручку к ним — тонкий стержень из кедра с металлической оправкой на конце, куда вставлялось собственно перо. Чтоб испробовать перышки пришлось еще расщедриться на недурственные чернила — в самом деле, не мочить его в той бурде, кою готовили судя по всему из сажи, дорожной грязи и сока бузины.
Вся покупка обошлась даже больше рубля, но оно того стоило. Восхищению Аркадия не было предела. Перышко по бумаге скользило споро, легко успевая за мыслью, чернильный след был ровным, без брызг.
И если в начале у Аркадия были какие-то сомнения в пользе приобретения, то, завершая занятие, он превратился в законченного сторонника прогресса. Перо так и норовило написать стихотворение…
Однако же было не до поэзии. Уже в сумерках появился посыльный от городничего, сообщил, что завтра около восьми Аркадию надлежит быть на совете. И всю ночь юноша проворочался в постели, боясь проспать, размышляя, кто же шпион. Кто? Да кто угодно!
Круг подозреваемых сжимался словно шагреневая кожа, но их все равно было достаточно. Городничий ходит в подозреваемых чуть не с начала истории.
Ладимировский — человек неблагонадежной национальности, поляк. Да еще Аркадий видел его в день гелиографирования приблизительно в тех местах. Доктор Эльмпт? Откуда у него такая замечательная винтовка? Может, у него еще что-то припасено?
Офицеры? Кажется, Петр-пехотный восхищался англичанами. Или то был Петр-артиллерист?… Да какая разница — одна чума. Ники? Аркадий уже сомневался и в нем.
Может быть, вне подозрений был только полицмейстер и его дуболомы — шпионаж для них был чем-то запредельно сложным. К тому же, большую пользу пока принес как раз полицейский чин…
Устав думать около полуночи встал, попил, вышел на улицу посмотреть на звезды да и чуть облегчиться. После — снова лег, усилено пытаясь заснуть. Но сон в этой духоте не шел.
На влажной простыне он проворочался, пока не запели третьи петухи, и не посветлело небо на востоке.
Аркадий подумал, что засыпать уже поздно. Стоило,
Он распрямился на своем ложе поудобней, прикрыл глаза на минутку.
…И, конечно же, проспал.
Он продрал глаза с ощущением свершившейся катастрофы.
Часов у Аркадия не имелось — напольные куранты, оставшиеся от отца стали, были снесены в починку, да там и остались. Однако же Аркадий легко определял время по солнцу, по звездам. Даже в сумраке непогоды мог сказать, сколько времени с точностью минут до двадцати.
И сейчас юноша, взглянув на тени, что крались к топчану, определил: начало десятого. Он проспал, может быть, самое важное совещание в своей жизни. Вот его цена — сам людей подвел. Хотя люди сами хороши — не могли отложить, послать за ним нарочного.
Аркадий быстро набросил блузу, вскочил в штаны, обул босые ноги в сандалии и заспешил со двора прочь к управе. Спеша, он корил себя, призывал на свою голову кары небесные, ожидал, что успеет хоть к шапочному разбору.
В управе пронесся коридором, через открытую дверь в комнату, где обычно проводились заседания. Там застал лишь полицмейстера. Сердце ухнуло вниз: неужели не успел вовсе?… Но мгновением позже подумал: тогда почему этот остался здесь? Блаженное чувство разлилось по телу: остальные опаздывают еще больше, и стало быть, все в порядке.
Аркадий поклонился сидящему, тот ответили небрежным кивком. Был он утомлен ожиданием и жарой.
— Как палит-то с утра… — кивнул полицмейстер, вытирая платком шею. — Хорошо бы проводить совещания летом на морском бережку.
— Воистину… — ответил Аркадий, глядя в открытое окно.
Едва Аркадий сел, стали подходить остальные. С лицами серыми вошли оба Рязаниных, стараясь не смотреть в сторону друг друга. За ними как два архангела ступали оба Петра. Появился и доктор Эльмпт.
— Доброго утречка! — произнес он, но, напоровшись на взгляд городничего, осекся, поправился. — Ну, насчет доброго, я, видимо, погорячился.
Вопреки обыкновению, городничий сел не во главе стола, вдоль долгой стороны, почти посредине, рядом с Аркадием. Сын же его расположился напротив.
Аркадия озарило: отец и сын поссорились — кому из них верховодить. Ранее в управе решения принимались единогласно. В том смысле, что решал единственно голос городничего. Однако же пришла беда, откуда не ждали: сын, которого отец таскал когда-то за уши, вырос, не желает покоряться. Да и с чего вдруг? Ведь Ники вполне успешно командовал вчера в бою…
Тут же в душе расцвела гордость: расследование определенно шло на пользу разуму, он стал проницательней.
— Садитесь, господа. Мы тут с вами — братья по оружию. Поговорим меж собой, не взирая на чины, года, как равные с равными. Как рыцари короля Артура за Круглым столом… Думайте, что скажете… В смысле наеборот, скажете, что думаете?…
Аркадий думал быстро: на короля Артура нашелся свой Мордред. Потому мысли следовало придержать покамест при себе.
Оказалось, что подобным образом рассуждал не только Аркадий.