Голова королевы. Том 2
Шрифт:
— Отлично, сэр! — сказала Мария насмешливым тоном.
— Выходить из комнаты вы будете лишь с моего разрешения и в моем сопровождении!
— Благодарю вас за честь!
— Ни одного письма вы не отправите, пока я предварительно не прочту его. Вне замка вы ни с кем не будете говорить даже в моем присутствии. Раздавать милостыню вам запрещено.
— Мне кажется, вы — не рыцарь, а тюремщик!
— Я сторожу преступную женщину и принимаю соответствующие меры. Пойдемте, сэр Садлер! Представьте мне слуг, чтобы я мог отобрать их по своему
Садлер поклонился королеве и последовал за строгим Полэтом. Мария стояла ни жива ни мертва.
Когда были улажены все дела, старый комендант стал готовиться к отъезду.
— Не желаете ли погостить у меня еще день? — спросил Полэт.
— Нет, благодарю, — ответил Садлер, — здешняя атмосфера мне всегда была противна, а теперь более, чем когда-либо.
— Ну, как вам угодно! — пробормотал фанатик, и Садлер со своим товарищем и приближенными людьми покинул замок, пустившись в дорогу по открытой снежной равнине.
Сэр Амиас стал распоряжаться в замке подобно злому духу.
Мария Стюарт переживала ужасное, тяжелое время. Полэт не отступил от своего постановления. Королева была лишена всякого сообщения с внешним миром, любая ее сторонняя деятельность была парализована, она не имела возможности переписываться со своими приверженцами. Кроме того, горе, причиненное поведением ее сына, короля Шотландии, отказавшегося от нее, угнетало ее. Состояние ее здоровья ухудшилось настолько, что даже бесчувственный железный пуританин Полэт нашел необходимым донести об этом Елизавете и выставить причиной болезни запущенность замка. Вследствие этого донесения Марию перевели в замок Чартлей, в графстве Бедфорд, где ей возвратили ее слуг и предоставили большие удобства. Переезд состоялся в конце декабря 1585 года. Однако Полэт остался, по-прежнему, ее охранником, и его бдительность нимало не уменьшилась, напротив, строгость приняла даже более злобный характер.
Однако Мария мало-помалу привыкла к своему тюремщику, а он, в свою очередь, становился все предупредительнее и вежливее. Лицемерие, за которое старый пуританин так презирал католиков, было доведено им самим до блестящего совершенства.
Так, например, он явился к Марии в один прекрасный августовский день и предложил ей принять участие в охоте, которая предпринималась в Тиксальском парке.
Мария взглянула на рыцаря с недоверием.
— Что это значит, сэр? — спросила она. — Это — проявление милости ко мне королевы Елизаветы?
— Не уверен, — ответил Полэт. — Это я прошу у вас милости!
— Не знаю, как вас понимать? Каким образом мое присутствие на охоте может оказаться милостью для вас?
— Служебный долг обязывает меня, миледи, не покидать вас. Если вы согласитесь принять участие в охоте, то, следовательно, и я могу воспользоваться ей, если же нет, то и мне пришлось бы отказаться от этого удовольствия.
— Ах, вот в чем дело! — поняла Мария. — Рыцарь Амиас просит свою пленницу об одолжении! Ну, я не хочу оказаться нелюбезной! Когда же должна состояться охота?
— Восемнадцатого числа.
— Хорошо, я согласна принять участие!
— Вы очень милостивы! — произнес лицемер, отвешивая низкий поклон.
В назначенный для охоты день Мария встала очень рано. Летнее время и более гигиеничные условия жизни немного восстановили ее здоровье, и она снова приобрела прежнюю жизнерадостность. С тех пор как ей возвратили экипаж, она совершала частые прогулки в окрестностях замка Чартлея, Правда, эти поездки были всегда обставлены чрезмерными предосторожностями. Сам Полэт с восемнадцатью конными стрелками сопровождал экипаж королевы, к которому никто, даже ни один нищий, не смел приблизиться.
Хотя Полэт не подавал Марии никакого основания предполагать, что этот выезд на охоту можно считать уступкой со стороны королевы Англии, но, кто знаком с ощущениями человека заключенного, тот поймет, как охотно тот цепляется за самую слабую надежду и желает видеть в этом надежду на скорое освобождение. Такими мыслями была занята и Мария. Несомненно, что и развлечение предстоящей охотой имело известную прелесть для лишенной свободы королевы.
Она много шутила со своими дамами, пока совершала туалет, а затем позавтракала с большим аппетитом.
Немного спустя подъехал экипаж, запряженный четверкой лошадей, появился обычный эскорт, и Полэт проводил Марию из ее комнаты к экипажу. Она была настолько хорошо настроена, что сказала несколько любезных слов старому лицемеру и позволила ему помочь ей сесть в экипаж. Затем рыцарь сел на лошадь, и все тронулись в путь. Полэт держался у самой дверцы экипажа.
Приблизительно на полдороге от Чартлея к Тиксалю Мария вдруг заметила всадника с конвоем.
— Это — тоже участник охоты? — спросила она своего спутника.
— Возможно, — ответил Амиас, — сейчас узнаем!
Подъехали ближе. Часто случалось, что во время выездов королевы попадались на пути люди, побуждаемые любопытством взглянуть на узницу. Это были или приверженцы английской королевы, которые со злорадством смотрели на узницу; или иностранцы, которые с большим или меньшим интересом следили за судьбой Марии; или, наконец, люди из партии Марии Стюарт, которые искали случая выразить ей свое почтение. Само собой разумеется, что последняя категория была наименьшая по численности, так как проявление преданности не всегда было безопасно для них и самой заключенной.
Мария уже привыкла быть постоянным предметом любопытства и потому отворачивалась, когда к ее экипажу приближались злобствующие зеваки, и, наоборот, приветливо кланялась сочувствующим.
Однако человека, которого она увидела тут, нельзя было отнести ни к одной из перечисленных категорий, в этом королева очень скоро убедилась, и ею овладело беспокойство.
«Боже мой, кто бы это мог быть?» — подумала она.
Полэт подскакал к всаднику и стал почтительно докладывать ему о чем-то.