Голова королевы. Том 2
Шрифт:
У Сэррея было в Лондоне достаточно верных друзей, при помощи которых он скоро мог узнать, какие намерения питают теперь по отношению к судьбе Марии Стюарт, и, получив требуемые сведения, отправился со своими спутниками в Чартлей, а потом и в Фосрингай, где оставался до тех пор, пока не закончились заседания судебной комиссии. За ней троица вернулась в Лондон. Там Сэррей сейчас же после произнесения приговора над Марией принялся серьезно обсуждать со своими друзьями вопрос, чем могли бы они теперь помочь несчастной королеве.
К сожалению, они были бессильны сделать что-либо самостоятельно, и в горе Сэррей решил отправиться к королю Иакову, чтобы убедить его заступиться за мать. Товарищи Сэррея согласились с этим решением и без долгих сборов последовали к цели.
Сама Мария тоже не оставалась бездеятельной, она обратилась с письмом к папе Сиксту Пятому, испанскому королю Филиппу Второму, королю Франции Генриху Третьему, герцогу Гизу и многим другим. Хотя во всех этих письмах она и писала, что не дорожит своей жизнью, но требовала помощи во имя принципа справедливости. Благодаря всему этому дело Марии Стюарт должно было вступить в новую стадию, и Европа с лихорадочным возбуждением следила за его исходом.
Глава семнадцатая
ПОПЫТКА ВМЕШАТЕЛЬСТВА
Генрих сейчас же ответил на представления этого посланника Елизаветы. Он соглашался, что Мария действительно провинилась, но причину всех этих преступных действий он видел в несправедливом и суровом заключении, которому она была бесправно подвергнута; при этом он выдвигал на первый план положение, что государь не подлежит ответственности перед трибуналом из неравных ему по сану лиц. По понятиям того времени, это положение было совершенно бесспорно. В качестве «лучшего друга» Генрих III советовал Елизавете отказаться от строгого наказания и явить акт милосердия. В этом отношении французский король действовал настолько разумно, насколько это возможно. Вслед за этим ответным посланием он командировал в Лондон специального полномочного посла де Бельевра, который прибыл к английскому двору 1 декабря 1587 года и немедленно попросил аудиенции.
27 декабря Елизавета собрала на совещание своих ближайших советников, чтобы до приема посла обсудить с ними положение дел.
— Вы видите, милорды, — начала она, — что мои опасения были более, чем справедливы. Мой народ и я согласны в необходимости сделать решительный шаг, но вся Европа — заметьте себе: вся Европа — горой стоит за эту женщину, и нам придется вступить во вражду со всеми европейскими государями.
— Пусть вся Европа выступает против нас хотя бы с оружием в руках, — ответил Бэрлей, — она натолкнется на несокрушимое могущество Англии.
— Да, но подобная война может привести мое государство к окончательному разорению и гибели! — воскликнула королева.
— Ваше величество, — настаивал Бэрлей. — Эта война только явит в настоящем свете все величие Англии и ее повелительницы!
В этом отношении Бэрлей оказался пророком.
— Вам-то хорошо говорить, — ответила ему Елизавета, — на вас падает самая ничтожная часть ответственности, я же должна буду вынести ее в полной мере!
— Ваше величество, моя голова в вашей власти, пусть она падет, если я дал вам дурной совет, вас же никто не может привлечь к ответственности!
— Но подумайте, вся Европа против нас!
— Только католическая Европа, и у нас тоже найдутся друзья.
— Эти друзья придут на помощь слишком поздно или попытаются выторговать что-нибудь для себя, воспользовавшись нашим тяжелым положением.
— Наше войско, наш флот достаточно сильны, чтобы защитить страну, а отсутствие единодушия и взаимное недоверие наших врагов являются тоже нашими могущественными союзниками.
Елизавета задумалась.
— Итак, значит вы категорически рекомендуете мне отклонить просьбу о помиловании осужденной? — сказала она наконец.
— О нет, ваше величество, в этом отношении вам ни к чему давать какой-либо категорический ответ. Приговор над так называемой «шотландской королевой» состоялся — это никто не станет, да и не захочет отрицать. Но что касается дальнейшего — тут не о чем говорить. Помилование составляет прерогативу английской государыни, этой прерогативой вы можете воспользоваться вплоть до последней минуты перед приведением приговора в исполнение. Но никто не имеет права настаивать на том, чтобы вы пользовались ею, равно как никто не смеет требовать от вас категорических заявлений и обещаний поступить так или иначе. Это — дело вашего собственного усмотрения, и только.
— Но ведь французский посол потребует определенного ответа?
— Тогда путь подождет, пока совершившийся факт ответит ему вместо всяких слов.
Елизавета задумалась.
— Ну что же, — ответила она, — пусть войдет посол!
Елизавета предпочла принять де Бельевра в присутствии немногих близких лиц.
Посол вошел в комнату с вежливостью и изысканностью манер истинного француза, но и с уверенностью храброго франка. Он в изысканных выражениях приветствовал Елизавету от имени своего государя.
Когда ему было разрешено говорить, он произнес длинную, содержательную речь, которая должна была произвести несомненное впечатление. Бельевр осветил дело Марии Стюарт с точки зрения исторической науки. Он сослался на все примеры суда и казни над коронованными особами. Все эти прецеденты он разбил на две категории — на случаи, когда подобная судьба коронованной особы юридически оправдывалась, и когда она не могла быть оправдана таким образом. Случай Марии Стюарт он отнес сначала к первой категории и после ряда доказательств сделал вывод, что приговор над ней противоречит исторической логике. Таким образом, осуждение Марии Стюарт могло быть отнесено только ко второй категории — к категории случаев незаконного суда над государями. Затем посол перешел к политической стороне события в отношении настоящего и будущего и намекнул на бесконечное количество мстителей, появление которых вызовет за границей казнь Марии Стюарт. После этого де Бельевр перешел к Англии и английскому народу. С неотразимой логикой он доказал, что тот самый народ, который теперь требует казни Марии Стюарт, потом будет проклинать виновницу этой смерти. В конце концов он постарался доказать, что казнь Марии будет только на руку всем внешним и внутренним врагам Елизаветы, что они только и ждут этого, так как в суровости этой меры надеются найти оправдание их действий и намерений.