Голова королевы. Том 2
Шрифт:
— Кингтон, я не встречал более утонченного злодея, чем вы. Но пусть так! Вы это дело затеяли, вы и ведите его до конца.
— Вы останетесь довольны!
Как только лорд Лейстер появился в своем доме в Лондоне, ему доложили, что королева требует его к себе на следующий день.
Глава двадцать вторая
ОБВИНИТЕЛЬ
— Королева Шотландии родила сына! А я?..
Ничто не могло так обострить ненависть королевы к сопернице, как материнское счастье Марии. На английский престол не было прямого наследника, неужели же ее смерти будет ждать сын женщины, которая, будучи женой дофина Франции, уже целилась на титул королевы английской?! Неужели Мария, ненавидимая и презираемая ею, станет лучшей матерью для своих подданных, чем она? Гордой Елизавете было тяжелее всего признаться самой себе, что она пропустила самое важное и что ее опередила женщина, которая сочеталась браком не ради забот о престолонаследии, а исключительно ради своего удовольствия. А если она теперь изберет себе супруга, кто поручится, что Бог наградит ее потомством? В этом, казалось, сомневался весь мир, так как шотландец Патрик Адамсон обнародовал уже письмо, в котором доказывалось право на престол шотландского наследного принца, и даже ее собственный парламент обсуждал вопрос о престолонаследии под предлогом избежания возможных в будущем смут. Она воспретила эти обсуждения, и палата лордов подчинилась, но нижняя палата упорствовала. Елизавета выступила с угрозами против не повинующихся королевскому приказанию, и нижняя палата уступила, но в то же время объявила протест против незаконного посягательства на свободу прений.
Мария Стюарт пригласила ее на крестины своего сына, которые долгое время откладывались. Елизавета умела скрывать свое раздражение, но все же ее ответ не был лишен резкости.
«Так как мы, — написала она английскому послу, — несмотря на наше желание, не может приехать в Эдинбург и так как в зимнее время неудобно посылать туда одну из дам Англии, то пусть заменит нас на крестинах графиня Эрджил. Граф Бедфорд, с осторожностью к религиозным чувствам, передаст золотую купель, которую мы при сем посылаем. Вы можете в шутку сказать, что купель сделана специально, когда мы узнали о рождении принца. Теперь, когда он успел подрасти, купель окажется слишком мала для него, поэтому удобнее было бы оставить ее для крещения следующего ребенка, предполагая, конечно, что он будет крещен ранее, чем успеет вырасти…
Что касается ее последнего предложения, переданного через Мелвила, чтобы мы разузнали через людей, оставшихся еще в живых, каким образом и при каких обстоятельствах составлялось духовное завещание нашего отца, короля Генриха VIII, то вы можете ответить на ее вопрос: для ее удовлетворения и ради нашей собственной совести будут предприняты все возможные и допустимые расследования.
С другой стороны, склоните королеву к утверждению эдинбургского договора, откладывавшегося все время из-за нескольких слов, показавшихся Марии нарушающими ее права и требования. Наше намерение — утвердить в том договоре лишь то, что непосредственно касается нас и наших детей, причем мы исключаем из договора все, что могло бы противоречить ее претензиям как ближайшей наследницы после нас и наших детей. Мы можем заключить новый договор, которым утверждалось бы наше обещание никогда не делать и не допускать ничего такого, что нарушало бы ее права, мало того, мы обещаем пресекать каждого, посягающего на них. Вы должны убедить Марию, что это является единственным средством избежать между нами подозрений и недоразумений и что это — единственный путь к упрочению дружественных отношений».
Эти замечательные указания, данные английскому посланнику, свидетельствуют о том, насколько Елизавета умела делать дешевые предложения там, где была уверена, что встретит отказ, и тем выставляла всегда Марию как зачинщицу раздоров.
В таком настроении была королева Елизавета, когда Бэрлей доложил ей, что англичане, между ними и лорд Сэррей, вербуют приверженцев католической партии в Шотландии. Момент был самый благоприятный, чтобы Елизавета могла излить свое раздражение в гневе на виновных. Но лорд Сэррей был другом и соратником Дэдлея, а Бэрлей упомянул, что Сэррея даже видели в графстве Лейстера. Странно было, что граф не делал никаких попыток для защиты своего друга, хотя, видимо, знал, что тот находился под обвинением.
— А вдруг Лейстер — тайный приверженец Марии Стюарт и одобряет вербовку ее сторонников?
Елизавета высказала это подозрение Бэрлею.
— Ваше величество, — ответил он, — граф Лейстер так часто уезжает из Лондона и так тщательно скрывает цель своих поездок, что ваше подозрение, быть может, и основательно.
— Милорд, — разволновалась Елизавета, — кому обязан граф Лейстер своим положением, как не исключительно моей милости? Что сделал он, чем отличился, чтобы попасть в то положение, какое он занимает? Одним тем — я не стыжусь признаться в этом, — что благоговел передо мной, и тем, что его чувство имело больше видов на успех, чем чье бы то ни было другое. Но, клянусь Богом, забыла бы, что я — королева, и стала бы мстить, как оскорбленная женщина, если бы узнала, что он лицемерит, что он шутит со мной, королевой Англии, как будто я — такая же кокетка, как Мария Шотландская. Неужели он решился обмануть меня? Голова изменника будет на плахе, если он окажется виновным. Позовите лорда Лейстера! Я желаю говорить с ним.
— Ваше величество, он уже несколько дней в Лейстершире, и я благодарю Бога, что вы не увидите его в таком возбужденном состоянии. Если он действительно виновен в обмане, то никто не должен подозревать, что вы обмануты им. Ни один мужчина в мире не достоин, чтобы ради него вы уподобились обыкновенной женщине; чем равнодушнее ваше презрение, тем величественнее будет ваша месть.
— Лорд Бэрлей, вы и не подозреваете, что происходит во мне. Лейстер знает, что я любила его и ради него готова была забыть свой долг королевы. Он добровольно сознался мне, что не любит Марию. Она, при всей своей красоте, оскорбляет чувство нравственности, достоинство женщины и королевы. Мне стыдно назвать ее своей соперницей. В тот час, когда Лейстер сказал мне, что Мария — ничто для него, он стал близок моему сердцу. И неужели же все это — игра? Неужели мой вассал отдал ей свое сердце, а я чуть было не доверилась жалкому лицемеру?
— Ваше величество, как бы вы ни были оскорблены, как бы ни был справедлив ваш гнев, но все же ваша ненависть выдаст оскорбленную любовь. Смертный приговор над Лейстером заставил бы торжествовать Марию и поведал бы всему миру, что вы отомстили за свое оскорбленное тщеславие! Осудите графа Лейстера на изгнание, если он виновен, но не мстите ему.
— Изгнать его? — прошептала Елизавета, подавляя слезы злобы и глубоко оскорбленного чувства. — Изгнать для того, чтобы он пошел к Марии и рассказал ей, как он обманул тщеславную Елизавету? Нет, нет, я не хочу верить, пока его измена не будет доказана мне. Пошлите тотчас гонцов, чтобы разыскали Лейстера. Горе тому, кто даст ему возможность бежать! Если же он окажет сопротивление, то заковать его и запереть в тюрьму!…
— Еще нет никаких доказательств. Не обнаруживайте подозрения, пока не получите права судить его! — возразил Бэрлей, пораженный страстностью королевы, которой он не ожидал.
— Вы сомневаетесь? — спросила Елизавета, мрачно глядя на него. — Вы, кажется, изволите шутить со мной? Но кто же обвинил Лейстера, как не вы? Кто навел меня на эти ужасные подозрения? Быть может, вы захотели разведать о том, что значит для меня Дэдлей? Клянусь кровью моего отца, вы раскаетесь в этой игре!
— Ваше величество, — твердо ответил Бэрлей, спокойно глядя ей в глаза, — я не боюсь гнева королевы, если он падает на ее верного слугу, потому что тогда судит королева, а не оскорбленная женщина. Я сам поддерживал лорда Лейстера, когда он влюбился в вас, но вы отвергли его — и я не мог подозревать, что это сопровождалось вашей внутренней борьбой. И странные отлучки лорда обязывали меня в связи с известиями из Лейстершира высказать подозрение, которое теперь кажется мне чрезвычайно оскорбительным.