Голова
Шрифт:
— Не беспокойтесь, никуда мы от нее не уйдем, если Ланна иногда и случится перескочить через нее.
Пошли шутки.
Настроение было приподнятое. Какой-то генерал обратился к одному из адмиралов:
— Ну, а теперь вперед, против Англии!
— Как вы, ваше превосходительство, мыслите себе это?
— Переправим туда дивизию.
— Только попробуйте!
— Ну, тогда с Россией в поход на Индию!
Настроение, созданное шампанским, множеством цветов, разгоряченных дам, кружило головы мужчинам; раскрасневшись, они пускали клубы дыма в золотистый туман парадных апартаментов итальянского стиля. Причудливый
Она думала: «Дорогой мой отец!» — и брови ее сдвигались от тревоги о нем посреди его удачи, от скорби над своей судьбой, приказывающей предать его… Только бы он держал себя в руках. Не дал бы им представления, над которым они посмеются завтра, когда он будет повержен. О нет! Выдержки у него хватит, но одна дочь могла оценить ее. Оценить достоинство того, кто рассчитывает лишь на собственные силы! «Я улыбаюсь, несмотря ни на что. Мне не суждено уверенным шагом перейти в историю. Если все еще не пошло прахом, причиной мое величие». Как гордилась им Алиса!
Между тем отец проследовал из желтой в зеленую гостиную, она могла бы слышать его слова. Но позади нее раздалась музыка… Отец проходил мимо группы Фишера, те задержали его. Обер-адмирал, как всегда, изображал морского волка, будучи на деле интриганом и чинушей, но так ему удобнее было проявлять свою грубую агрессивность. Его зычного рева не заглушала даже музыка. «Я рассчитываю еще долго пробыть на своем посту, — сказал мне старина Пейцтер, — до тех самых пор, пока ваш флот не очутится на дне моря». А я ему на это: «До свидания там, внизу!» — зычно ревел обер-адмирал.
Сказал ли отец, что блокада прорвана? Нет, в ответ на это грубиян не мог бы зареветь: «Только за недостатком храбрости!» Вот он даже сделал вид, будто нетвердо стоит на ногах, схватился за руку отца и заорал: «Будьте здоровы, ваша светлость, вы вместе со всеми только способствуете успеху моего дела!» Отец, правда, предугадал его выходку и отстранился. Фишер растянулся бы во весь рост, если бы друзья не подхватили его. Из широкого низкого кресла по соседству с трудом поднялся труп: Кнак, тайный советник фон Кнак; при слове «дело» он поднялся. Разве оно не было его делом еще больше, чем фишеровским?
Отец отвернулся; но теперь господин фон Ганнеман, начальник его канцелярии, пересек ему путь, поскользнулся с разбегу, потом все-таки удержался и доложил о чем-то. Он делал вид, что ужасно запыхался, желая подчеркнуть, сколь важны принесенные им сообщения. Однако отец небрежно махнул рукой. Он стоял, повернувшись лицом к красной гостиной, и не глядел на Ганнемана. Но тут Алиса уронила веер, чтобы господин, занимавший ее, наклонился и ничего не увидел. Взгляд отца застыл, словно смерть коснулась его, меж тем как щеки и рот продолжали улыбаться.
Алиса бросилась было ему на помощь, но он тем временем успел удалиться. Она на ходу изменила свое намерение. Смеясь и веером приветствуя знакомых, она как будто бежала навстречу долгожданной подруге. Шлейф грациозно подобран, голова откинута, стройная фигура стремится вперед. «Молода и резва по-прежнему, что за прелестная женщина! — говорили дамы господину фон Толлебену. — Муза двух государственных деятелей!» — говорили они.
Миновав
Войдя с противоположной стороны, Ланна торопливо приблизился к Мангольфу. Помощник статс-секретаря открыл какую-то папку. Ланна слушал его, читал то, на что Мангольф указывал, а сам вспоминал ту минуту, когда появился Ганнеман и он, ничего еще не зная, на лету почуял несчастье. Музыка тогда играла баркаролу из «Сказок Гофмана» [54] , он никогда не забудет той минуты, чувствовал Ланна, читая, слушая и напряженно думая.
Он заглянул в глаза Мангольфу.
54
«Сказки Гофмана» — опера французского композитора Жака Оффенбаха (1819—1880).
— У вас превосходно налажена связь, — сказал он, — вы первый приносите мне эту весть. Вы могли бы принести ее даже час назад. — Прямо в глаза, но взгляд Мангольфа не дрогнул. Ланна пожал плечами.
— Тяжелый удар, но надо спасать то, что еще возможно. Одна из английских газет печатает вдруг тщательно охраняемые нами тайны. А выболтал их наш высочайший повелитель. Как быть? Щадить его, как всегда? По-прежнему покрывать его? Ничего не выйдет. Придется поступиться им.
— Императором?.. — подавленный выкрик Мангольфа.
— А лучше интересами государства? — спросил Ланна.
Олимпийский взгляд поднят к портрету Бисмарка над письменным столом. Так продиктовал он Мангольфу нужные распоряжения. Ночью, как только ему удастся покинуть празднество, он сам приедет в министерство иностранных дел… И продолжал стоять в позе олимпийца, даже когда Мангольф скрылся.
Он с первого взгляда увидел все в глазах этого человека, который черпал свои сведения отнюдь не из английских источников. Этот человек хочет занять пост Толлебена, когда Толлебен станет канцлером вместо Ланна. Его они просто-напросто решили сместить; понятно, хотя и преступно. Но метод? Содействовать императору, этому опасному безумцу, в его самых сумасбродных выходках. «Я бы на это не пошел даже ради власти».
Смехотворные уловки, — их махинации видны как на ладони. У Толлебена есть ход к императору через его двоюродного брата фон дер Флеше. Генерал-адъютанта Флеше, должно быть, обеспокоило благочестивое миролюбие кузена. А Мангольф, которого, по-видимому, связывают с Толлебеном какие-то грязные делишки, договаривается с Флеше, узнает от него об императорских выпадах и пытается прикрыть себя и свою клику высочайшим именем. «Толлебену уже все известно. И Алисе тоже…»
«Невозмутимый вид, — думал дипломат, — но железная хватка. Вот что мне нужно. Я одержал победу над Россией, он же на сей раз чуть не довел страну до крайности, и я докажу это. И он еще намеревался отставить меня! Теперь он у меня в руках». Поглощенный единоборством с неназываемым, он не заметил присутствия дочери.