Голова
Шрифт:
Господи, что за женщина! Сколько красоты в самоотречении! Сколько очарования даже в скорби! Он не мог примириться со своей утратой, впервые в жизни Мангольф не владел собой. Он твердил себе то, что было ясно даже ее брату: «Вы должны бежать друг от друга, как от чумы!» Да, он прекрасно сознавал все последствия своей слабости. Вторично покинутая Кнак становилась непреодолимым препятствием для его карьеры, ведь он — не Толлебен. И все же потрясающие сцены второго акта делали его безоружным. Блаженное самозаклание ее сердца разрушило в душе неверного любовника все
Горестное сияние, пронизавшее ее насквозь, вселило в него неожиданную силу для жертвы, о которой он и не помышлял, когда видел возлюбленную в сиянии счастья. Он принадлежит ей, она — ему.
Итак, он встал, полный решимости, и пошел к ней.
Она как раз входила к себе в уборную и собиралась в изнеможении опуститься на стул. Увидев его, она остановилась. Лицо ее выражало удовлетворение и усталость. Она услышала его слова:
— Я пришел сказать тебе, Леа, что твердо решил развестись с женой, никогда больше ее не видеть и жениться на тебе.
Тут только она села. Но лицо по-прежнему выражало удовлетворение и усталость.
— Неужели ты дошел до этого, милый? — нежно сказала она. — Да, я была в ударе нынче вечером. Ты очень любезен, что улучил время посмотреть меня. Что касается остального, — в голосе ее звучала только легкая грусть, — все миновало. Все перегорело в сегодняшней моей игре. Мне было не легко. Ты не вправе требовать от меня повторения. — Она встала, отошла к стене и кончила строго и в то же время жалобно: — Повторения я бы, пожалуй, не вынесла, милый. А ведь ты неизбежно снова покинул бы меня. Я знаю лучший исход, с сегодняшнего вечера знаю, что он лучший. Ты останешься с женой, и она будет мне лучшей порукой, что ты больше не изменишь мне.
Он замер на миг, потом бросился к ней, приник к ее руке и застыл над ее рукой, уничтоженный и благодарный — благодарный за избавление от страшной опасности. Она же с жалостью коснулась его волос, и незримые для него слезы закапали на них — скудная награда за принесенную в жертву гордость и за столь великое самоотречение.
Глава II Салон Альтгот
Не успел Терра решить вопрос, идти ли ему к Ланна, или нет, как получил настойчивое напоминание.
Он хотел избегнуть официальности, а потому вошел не с Вильгельмштрассе. Как некогда, он проник через маленькую калитку подле Бранденбургских ворот, миновал романтическую виллу, которая называлась министерством иностранных дел, пересек сад и вышел к самой главной цитадели власти, к новой резиденции Ланна. Гордая и нарядная стояла она среди зелени; издали можно было подумать, что это загородная вилла, а не правительственное здание; плющ вился в промежутках между высокими, сводчатыми застекленными дверьми, старые деревья осеняли оба длинных крыла здания, но главный фасад — стройные колонны, высокие окна — открыто выступал вперед. Из круглых слуховых окошек под стрельчатой крышей глядели былые века.
Уверенным шагом Терра подошел к главному зданию, решив не смущаться торжественностью обстановки.
— Господин рейхсканцлер ждет
— Правда, не с этой стороны, — сказал какой-то приятный господин, приветливо впуская гостя.
«Тайный советник фон…» — догадался Терра и пояснил:
— Ввиду того, что я приглашен в сугубо частном порядке, я и счел возможным пройти прямо в кабинет графа. — Он увидел вдали письменный стол.
— Рабочий кабинет рейхсканцлера теперь не здесь, — сообщил тайный советник. — Здесь он был во времена Бисмарка, для удобства, ввиду близости канцелярий, которые все помещаются с этой стороны. Бисмарк мог послать даже свою собаку, и чиновники являлись мигом, дисциплина соблюдалась строго.
Тайный советник прикидывался простодушным и сердечным, по-видимому ему было дано поручение занять гостя разговором. И так как лицо гостя становилось все нетерпеливее, он рассыпался вовсю.
— После Бисмарка здесь работал только его непосредственный преемник. Он приказал вырубить лучшие деревья перед окнами. Услышав об этом, Бисмарк сразу дал ему оценку: славянин!
— Весьма примечательно, — сказал Терра и опустил углы рта.
— Вы, может быть, интересуетесь старыми картинами? — осведомился тайный советник. — Наш теперешний начальник заимствовал некоторые полотна из королевских музеев.
С помощью картин он заманил непокладистого гостя через комнату с кричаще-пестрой мебелью в вестибюль. Там он свободно вздохнул, передав его лакею. С этим новым молчаливым проводником Терра, тоже вздохнув свободно, добрался до второго этажа.
В передней стоял еще один лакей, уже в ливрее.
— Господин Зехтинг, — спросил первый лакей, — там кто-нибудь есть?
— У его сиятельства нет никого, и его сиятельства тоже здесь нет, — ответил Зехтинг.
— А где же он?
— Он в мемориальной комнате, — сказал Зехтинг.
Итак, от дверей этого кабинета Терра тоже пришлось повернуть назад. Идти надо было через гигантскую двухсветную залу, расположенную по ширине всего здания и пышно позолоченную.
— Зал заседаний, — сказал старый лакей с ударением, внезапно повернувшись к Терра. Терра почтительно наклонил голову. — Только захочет ли он вас принять? — сказал лакей и замешкался у двери, к которой они приблизились. К его удивлению, гость просто постучал в дверь и немедленно вошел в комнату.
Ему следовало войти на минуту позже, рейхсканцлер еще не успел принять ту позу, какую считал подходящей. По-старопрусски прямо и неподвижно сидел он, читая телеграммы, в большом вольтеровском кресле между окном и печью, похожей на печку в ванной. Поджав губы, он медленно поднял на вошедшего взгляд поверх роговых очков.
Жестом указав на стул, преемник Бисмарка продолжал чтение.
— Господин адвокат, я должен вас предостеречь, вы сами себе вредите, — промолвил он, наконец, сухо и многозначительно. — Пусть бы ваши коллеги социалисты избавляли от тюрьмы рабочих, подстрекавших других рабочих к забастовке, а вам незачем в это вмешиваться.