Головная боль генерала Калугина, или Слава для Славы
Шрифт:
Помнила лишь разговор Игната по телефону с каким-то Славой… и что на аватарке «Славы» была фотография беззаботно улыбающегося Вячеслава Павловича Андронова.
Глава 2
Ночь Слава провела в квартире Игната, под утро улизнула, не оставив ни записки, ни сообщения. Невозможно было видеть непривычно деликатного, говорящего, как по минному полю ступающего, брата. Шуру – его жену, поглядывающую с жалостью и болью, которую скрыть не могла. Не умела притворяться.
Приехала к себе в однушку на
Странным было то, что боли от любви она не чувствовала, или боли было настолько много, Слава была так полна ею до краёв, что отделить одну от другой не выходило.
Вот – боль разочарования. Вот – тоска по любимому. А вот – ужас унижения. Чувства смешались, перепутались, переплелись в тугой, ядовитый, бесконечно шипящий, отвратительный комок, вызывающий точно такую же бесконечную тошноту.
Четыре дня она не выходила из дома, правда, на телефонные звонки Игната отвечала. Понимала, если не ответит хотя бы раз – двери взломает толпа добрых молодцев, брат церемониться не станет, если заподозрит неладное.
Забилась в угол, как дикий зверь, попавший в капкан, и с остервенением грызла собственную лапу, чтобы выбраться, вырваться, впустить в туго стянутые лёгкие глоток свежего воздуха.
Ничего не выходило, шипение слышалось всё громче, ядовитые твари прогрызали дыру не только в сердце, но и в душе, разуме, во всём, чем была Слава, из чего состояла… Ночью на пятые сутки, проведённые почти без сна и еды, Слава почувствовала, что сходит с ума – форменным образом, на самом деле.
Необходимо было что-то делать, каким-то образом скинуть с себя груз, который тащить попросту больше не могла. Не получалось. Для деятельной, всегда оптимистичной, с тысячей планов на жизнь и сотней на ближайшую неделю Славы, существование зажатой в угол амёбы с обгрызенной лапой было невыносимо на физическом уровне.
В полузабытьи Слава подошла к зеркалу. Из отражения на неё смотрело лицо больного, обречённого на погибель человека. Впалые щёки, сухие, сжатые в узкую линию губы, провалившиеся глаза, тёмные глазницы, даже не синие – чёрные. Всклокоченные, грязные волосы – вот они-то и привлекли странное, болезненное внимание.
Русые, густые, по пояс, со здоровым блеском даже в таком состоянии. Они смотрелись чем-то инородным, отталкивающим, будто это они источали яд и шипение, как змеи Медузы Горгоны.
Схватила ножницы, резанула у чёлки почти под корень. Увидев упавшую безжизненную прядь, впала в забытье, очнулась, когда все волосы были срезаны. Жалкие сантиметровые неровные остатки торчали пугающими пеньками, подчёркивая впалые щёки и худобу всей фигуры, но Слава в этот момент испытала то, что можно назвать подделкой на облегчение. Грубое, сваянное на одном колене, но облегчение.
В забытьи она свалилась на кровать, вдохнула в половину груди, что было достижением, и провалилась в поверхностный, болезненный, но всё же сон.
Проснулась под вечер, побродила по квартире, как оголодавшая акула, рванула с вешалки косуху и, как есть, в пижаме в красную клетку, рванула в первый попавшийся в микрорайоне ночной клуб.
Музыка прошивала тело, алкоголь бурлил в крови, позволяя забыться, табачный дым заглушал ростки боли, которые умудрялись прорываться сквозь одурманенное сознание.
На ненормальную, полулысую, стриженную клочками девицу косились посетители. Охрана не спускала глаз, однако выставить вон не пытались. Банковская карточка, которая щедро прикладывалась к терминалу, не позволяла.
Славу несло на волнах эйфории, умноженной на отчаяние, боль, чувство, что изваляли в грязи, дёгте, и выставили на посмешище посредине главной площади, так, что каждый юродивый тыкал заскорузлым пальцем и кричал о её позоре.
Чудовищный коктейль из эмоций и алкоголя, который нравился всё больше и больше, и в который Слава погружалась с радостью отъявленного мазохиста в надежде сдохнуть в пароксизме нахлынувших противоречивых чувств.
В дальнейшем она не могла вспомнить, что происходило той ночью. Лишь обрывки разговоров, какие-то фразы, вырванные из контекста, быстро тающее содержимое лицевого счёта и сверкающую, кружащуюся иллюминацию ночного города из окна несущегося вдоль проспекта такси.
Проснулась Слава в чужой квартире, поняла это сразу, ещё до того, как открыла глаза. По запаху, внутреннему ощущению, которое нашёптывало, что необходимо валить подобру-поздорову, где бы, с кем бы она ни находилась.
С трудом открыла глаза, уставилась сначала на потолок с трещиной вдоль балки, скосила глаза вбок, какое-то время разглядывала видавшие виды штору и стоящий вдоль стены диван-книжку со скомканным гобеленовым покрывалом. Для полноты картины не хватало ковра с лебедями или оленями.
Интересно, где она?.. С кем?..
Рядом раздался громогласный, богатырский зевок. Слава резко обернулась, голова внезапно закружилась, к горлу подступила желчь, которую удалось с трудом сдержать, не вывернуть тут же, на кровати.
Широкая мужская спина с развитыми мышцами выглядывала из-под белой простыни, ряд родинок убегал по позвоночнику вниз. Была видна крепкая, покрытая светлыми волосами нога. Коротко стриженные волосы на затылке топорщились во все стороны.
Что ж, наверное, так даже лучше, – мелькнула мысль у Славы, но была прервана порывом тошноты, который сдержать не получилось. Обхватив горло, она рванула в сторону уборной, благо квартирка была типовой, не заблудишься.
Перегнувшись, она блевала, сотрясая тесное пространство. Штормило во все стороны, Слава едва не врезалась лбом в бачок унитаза – оказывается, она была всё ещё пьяна. И сильно пьяна.
Сильные мужские руки подхватили тщедушное тело Славы, удержали голову, позволив освободить желудок от оставшегося алкоголя.
Сколько же она выпила накануне? Каким чудом жива?.. Зачем она жива? Скопытиться в пьяном угаре было бы отличным выходом, более приятным, чем то, что происходило здесь и сейчас.