Голубь над Понтом (сборник)
Шрифт:
– В боярских корзнах ходите! – ворчал пьянчужка.
Но в это время кто-то стал с волнением рассказывать:
– Чудо великое совершилось в Киеве.
– Какое чудо? – послышались вопросы. – Что сотворилось?
– Никола совершил чудесное явление.
– Может, монахи придумали?
– Разве я знаю.
– А что говорят?
– Будто некто плыл в ладье из Вышгорода в Киев, а жена того человека держала на руках младенца, но утомилась в пути, уснула и уронила дитя в воду, и оно утонуло. Тогда отец стал укорять Николу. Он выговаривал, что не только ему зло
– И что же случилось?
– А вот что: дитя нашли в святой Софии, и вся икона Николы была мокрая от днепровской воды! Сейчас об этом объявляли на торгу, и муж прибежал к жене. Она его при всех бранила, что не верил в святого.
Но за ковшом меда беседа клонилась к веселию. Людям хотелось позабыть о своей бедности. Дед, веселый человек, обнимая внука, сказал ему:
– Спой нам про Моревну.
Соседи удивились:
– Так мал – и поет про Моревну?
– Голос ему дан, как соловью.
– Тогда спой, отрок!
Злату тогда было едва десять лет. Он смущался среди чужих. Но дед попросил опять:
– Спой про Моревну.
Злат запел, глядя в небеса, которыми в корчме был закопченный потолок из бревен:
Моревна – это цветы на поле, звезды на небесах, соловьиное пение.
Моревна жила за синим морем, замуж за царевича вышла.
Была она воительница, Моревна, но, уходя на войну, просила:
«Муж, ходи по всем палатам, только в одну клеть не спускайся!
Там Кощей к стене прикован на двенадцать цепей!»
Царевич забрел и в клеть от скуки, и упросил его враг, чтобы дал напиться воды.
И тогда Кощей разорвал все цепи и Моревну похитил, унес в подземное царство.
А там – сон, зима, оцепененье.
Но царевич отправился в путь, искать Моревну по свету.
Он в подземное царство спустился, разбудил там Моревну звоном золотых гуслей и вернул ее к людям, на землю.
Так весна возвратилась, усыпая лужайки цветами.
Перун, Сварожич!
Молнии – твои стрелы, радуга – лук, тучи – одежды, громы – глагол, ветры и бури – дыханье…
Все ссоры затихли, люди слушали древнюю песню. Злат научился петь ее у старого деда. Седоусый гусляр перебирал струны. Наверху жил митрополит и стояли церкви, а здесь, на Подолии, еще хранилась память о древних богах.
Потом гусляр сказал:
– Великий ты будешь певец и прославишь Русскую землю!
Отрок Даниил погладил Злата по голове:
– Горазд ты петь. Не знал, что у нас в Переяславле такой певец растет. Ты чей?
Дед за него ответил:
– Мы с Княжеской улицы. Знаешь плотника Вокшу?
– Вспомнил. Видел тебя с внуком в церкви Михаила. Надо будет князю о тебе сказать.
Отрок пил с дедом мед из одного ковша. Вспоминая песню, Даниил, любитель книжных изречений, сказал:
– Весна есть дева, украшенная цветами, сладостна для зрения.
– А лето? – спросил дед.
– Лето? Муж богатый и трудолюбивый, питающий плодами рук своих и прилежный во всякой работе. Он без лености встает заутра и трудится до вечера, не зная покоя. Осень же подобна многочадной жене, то радующейся от обилия, то печалящейся и сетующей на скудость земных плодов.
– А зима – лютая мачеха, – прибавил пьяница, уже примирившийся с отроком и растроганный песней.
К нему обращались:
– Расскажи еще что-нибудь про Забаву.
– Слышали, что случилось с серебряной чашей?
– Не слышали.
– Вот что случилось, – вытер мокрые усы пьянчужка. – Однажды остановились у нас на дворе калики, шедшие в Иерусалим. Но среди них был один молодой, редкой приятности юноша, по имени Касьян…
Вскоре это стало известно всему Киеву. Странники шли в Иерусалим, питаясь в пути христианским подаянием. Среди этих людей почтенного возраста оказался и Касьян, совсем юный монашек, похожий на архангела со своими длинными кудрями. Проходя городом, они очутились на дворе у Путятишны. По обычаю, их кормили рыбной похлебкой и пирогами в черной избе, когда молодая вдова, бродившая от скуки по всему дому, неожиданно спустилась на поварню и увидела странников. По большей части это были монахи, изгнанные из разных монастырей за пьянство и блуд. Но ее глаза приметили среди них красивого юношу в смешно сидевшем на нем монашеском одеянии. Такому носить бы корзно и парчовую шапку с бобровой опушкой!
Боярыня была в шелковой одежде, голубой с золотом, с запястьями на руках, в маленьких башмачках из зеленого сафьяна. Она слушала, как странники пели после трапезы:
Течет огненная река Иордан, от востока на запад солнца пожрет она землю и каменье, древеса, зверей и птиц пернатых!
Тогда солнце и месяц померкнут от великого страха и гнева и с небес упадут звезды, как листы с осенних дерев, и вся земля поколеблется…
В громком хоре грубых монашеских голосов Касьян пел как серебряная труба. Его зубы особенно ярко блестели на лице, покрытом ровным загаром.
Боярыня слушала пение по-женски, подпирая рукой щеку.
– Юноша, – сказала Евпраксия, – чудно поешь ты! Слушать тебя большая радость для людей.
И она ушла прочь с поварни, оглядываясь на его красоту.
В двери вдова остановилась и поманила пальцем стряпуху Цветку. Вытирая на ходу руки грязной тряпицей, та проворно побежала к боярыне. Они о чем-то зашептались за порогом. Потом повариха вернулась, красная, как мак. Присев на кончик скамьи к странникам, она уговаривала их, жирная, как свинья:
– Куда вам спешить? Иерусалим еще тысячу лет будет стоять на своем месте. Отдохните получше на нашем дворе. У нас много душистого сена. Для всех найдется место.
Улучив час, когда Касьян, имевший привычку молиться на сон грядущий, удалился от остальных, толстая баба пробралась к нему и стала искушать, как сатана, юного инока:
– А когда настанет ночь, поднимись к боярыне. Покажу в сенях лесенку. Сладко тебе будет с нею, как в раю. Зацелует тебя до смерти…
Но юноша чист был помыслами и девственник. Боярыня напрасно ждала, что вот-вот скрипнет ступенька на лестнице. На пуховой перине было жарко, сердце колотилось в груди, боярыню томила женская пламенная любовь. И вот уже заря занялась на востоке…