Голубая книга
Шрифт:
Начал Трофимыч упрашивать, чтоб ему скостили несколько рублей для морального равновесия, а в это время Нюшка в новых сапожках подошла к двери и, не будь дура, вышла на улицу.
Кинулся было Трофимыч за этим своим ребенком, но его заведующий удержал.
— Прежде, — говорит, — заплатить надо, товарищ, а потом бежать по своим делам.
Начал Трофимыч упрашивать, чтоб обождали.
— Сейчас, — говорит, — ребенок, может быть, явится. Может, ребенок пошел промяться в этих новых сапожках.
Заведующий говорит:
— Это меня не касается. Я товара не вижу. Платите за товар деньги. Или с магазина не выходите.
Трофимыч отвечает:
— Я с магазина не выйду. Я обожду, когда ребенок явится.
Но только Нюшка в магазин не вернулась.
Она вышла из магазина в новеньких баретках и, не будь дура, домой пошла.
"А то, — думает, — папаня, как пить дать, обратно не купит, по причине все той же дороговизны".
Так и не вернулась.
Нечего делать — заплатил Трофимыч сколько спросили, поскрипел зубами и пошел домой.
А Нюшка была уже дома и щеголяла в своих баретках.
Хотя Трофимыч ее слегка потрепал, но, между прочим, баретки так при ней и остались.
Теперь, после этого факта, может быть, вы заметили: в государственных магазинах начали отпускать на примерку по одному левому сапогу.
А правый сапог теперь прячется куда-нибудь, или сам заведующий зажимает его в коленях и не допускает трогать.
А детишки, конечно, довольно самостоятельные пошли.
Поколение, я говорю, довольно свободное.
А что со стороны ребенка допущено такое маленькое коварство, то это скорей всего, я так думаю, по причине папиной скупости, или, может, у него деньжонок не хватило.
На этом невинном детском рассказике мы хотели закончить наш отдел "Коварство", с тем чтобы перейти к новому — "Неудачи", однако близость этого отдела почты позволяет нам рассказать еще одну новеллу, в которой два этих предмета — коварство и неудачи — соединились между собой.
И вот что получилось.
ИСТОРИЯ С ПЕРЕОДЕВАНИЕМ
Конечно, всем известно, что в гостинице достать номер сейчас не так легко.
Я как приехал на юг, так сразу в этом убедился.
Слез с парохода, зашел в одну гостиницу, там портье говорит:
— Знаете, я прямо удивляюсь на современную публику. Как пароход приходит, так все непременно к нам. Как будто у нас тут гостиница. Ну гостиница. Но номеров у нас нет. Переполнение.
Тогда я решаюсь пуститься на такую хитрость. Я выхожу на улицу и обдумываю план действия.
В руках у меня два места. Одно место — обыкновенная корзинка, на какую глядеть мало интереса. Зато другое место — очень великолепный фибровый или, вернее, фанерный чемодан.
Корзинку я оставляю у газетчика, выворачиваю наизнанку свое резиновое международное пальто с клетчатой подкладкой, напяливаю кепку на нос, покупаю сигару и ее закуриваю и вот в таком неестественном виде со своим экспортным чемоданом вламываюсь снова в эту гостиницу.
Швейцар говорит:
— Напрасно будете заходить — номерей нету.
Я подхожу до портье и говорю ему ломаным языком:
— Ейн шамбер-циммер, говорю, яволь?
Портье говорит:
— Батюшки-светы, никак иностранец к нам приперся.
И сам отвечает тоже ломаным языком:
— Яволь, яволь. Она, шамбер-циммер, безусловно яволь. Битте-дритте, сию минуту. Сейчас выберу номер, какой получше и где поменьше клопов.
Я стою в надменной позе, а у самого поджилки трясутся.
Портье, любитель поговорить на иностранном языке, спрашивает:
— Пардон, — говорит, — господин, извиняюсь. Ву зет Германия, одер, может быть, что-нибудь другое?.. "Черт побери, — думаю, — а вдруг он, холера, по-немецки кумекает? И сейчас на этом языке разговорится".
— Но, — говорю, — их бин ейне шамбер-циммер Испания. Компрене? Испания. Падеспань.
Ох, тут портье совершенно обезумел.
— Батюшки-светы, — говорит, — никак к нам испанца занесло. Сию минуту, говорит. Как же, как же, говорит, знаю, слышал — Испания, падеспань.
И у самого, видать, руки трясутся. И у меня трясутся. И у него трясутся. И так мы оба разговариваем и трясемся.
Я говорю ломаным испанским языком:
— Яволь, говорю, битте-цурбитте. Несите, говорю, поскорей чемодан в мою номерулю. А после, говорю, мы поговорим, разберемся что к чему.
— Яволь, яволь, — отвечает портье, — не беспокойтесь.
А у самого, видать, коммерческая линия перевешивает.
— Платить-то как, — говорит, — будете. Инвалют одер все-таки неужели нашими.
И сам делает из своих пальцев знаки, понятные приезжим иностранцам, нолики и единицы.
Я говорю:
— Это я как раз вас не понимает. Неси, говорю, холера, чемодан поскорее.
Мне бы, думаю, только номер занять, а там пущай из меня лепешку делают.
Вот хватает он мой чемодан. И от старательности до того энергично хватает, что чемодан мой при плохом замке раскрывается.
Раскрывается мой чемодан, и, конечно, оттуда вываливается, прямо скажем, разная дрянь. Ну, там, бельишко залатанное, полукальсоны, мыльце "Кил" и прочая отечественная чертовщина.
Портье поглядел на это имущество, побледнел и сразу все понял.
— А нуте, — говорит, — испанский подлец, покажи документ.
Я говорю:
— Не понимает. А если, говорю, номеров нету, я уйду.
Портье говорит швейцару:
— Видали? Он пытался пройти под флагом иностранца.
Я хочу поскорей уйти, но швейцар говорит: