Голубая Луна - Возвращение
Шрифт:
– Хок, - сказал Чаппи, - почему ты говоришь всё это таким громким и пронзительным голосом?
– Чтобы тот, кто подслушивает по ту сторону двери, мог меня услышать, - сказал Хок. Громко.
Раздался звук отодвигаемых тяжёлых засовов, затем два массивных ключа повернулись в замках, а затем дверь медленно распахнулась внутрь. В образовавшейся проход шагнул очень крупный мужчина в потрёпанной коричневой монашеской одежде, преградив им путь. Лицо его было скрыто глубоким капюшоном. Из длинного коричневого рукава выглядывала крупная рука, на которой не хватало одного пальца и было множество шрамов. Рука медленно поднялась и откинула капюшон, открыв лицо, красное, как варёная ветчина, и примерно столь же привлекательное. Лысая голова, нависающие брови, большой нос-клюв и такие шрамы, которые можно получить только в серьёзных сражениях. У него был вид человека, повидавшего на своём веку не мало, но глаза были удивительно тёплыми, даже добрыми. Глаза человека, наконец-то обретшего мир с самим собой.
Он сдержанно поклонился.
– Здравствуйте, - произнёс он хриплым голосом, который наводил на мысль, что он больше почти не разговаривает.
– Вы знаете, кто я? Кем я был раньше?
– Нет, сказал Хок.
– Хорошо, - сказал монах.
– Я гораздо лучше лажу с людьми, когда они не знают, чем я занимался раньше. Теперь я брат Амброуз. Входите. Мы ждали вас. Вы пришли поговорить с братом Джеком? Конечно, конечно. Он сказал, что вы появитесь здесь со дня на день. У него были… плохие сны. Очень специфические дурные сны. Надеюсь, вы сможете ему помочь. Извините, без собак.
– Я не просто собака!
– сказал Чаппи.
– О, это ты!
– воскликнул брат Амброуз.
– Брат Джек предупреждал нас… рассказывал нам о тебе. Говорящий пёс, который является другом и ни в коей мере не одержим демонами. Заходи, мы сделаем для тебя исключение.
– Damn right, - прорычал Чаппи.
Монах посторонился, чтобы дать им всем войти. Чаппи шёл впереди, с гордо поднятой головой, просто чтобы показать свою позицию. Брат Амброуз закрыл и запер за ними дверь, с силой задвинув тяжёлые засовы.
Хок не стал принимать это на свой счёт. Он оглядел пустой двор. Ни конюшни, ни даже гостевого стойла или поилки для лошадей. Они действительно не ждали гостей. Просто открытое пространство, тщательно посыпанное песком и гравием. Изнутри внешняя стена казалась ещё более высокой и прочной. Хок пристроил руку рядом с топором.
Фишер была столь же вежлива, хотя её рука была гораздо ближе к мечу на бедре, потому что она от природы была гораздо менее доверчива, чем он. Чаппи принюхивался к воздуху и оглядывал всё вокруг.
Брат Амброуз провёл их мимо главных зданий Аббатства, с их решетчатыми окнами и плотно закрытыми дверями, затем мимо ряда небольших каменных келий, предположительно предназначенных для полного уединения и медитации, а затем по заднему двору, где полдюжины других монахов в грубых коричневых рясах спокойно обрабатывали обширный огород. Всё было очень безмятежно, очень мирно, монахи сажали, пропалывали и копали, ни разу не подняв глаз, чтобы поприветствовать посетителей. Видимо, они были погружены в свои собственные мысли. Все они выглядели вполне довольными. Брат Амброуз указал на одинокую фигуру в капюшоне, стоящую на коленях у дальней стены и сажающую семена в землю голыми руками.
– Это брат Джек. Не делайте ничего, что могло бы его расстроить, и не пытайтесь забрать его из Аббатства против его воли. Сейчас мы все мирные люди, но мы можем вспомнить, кем мы были, если понадобится.
Он ушёл с видом человека, который сделал что-то, о чём потом пожалеет. Хок повёл их через огород, очень осторожно ступая по узким дорожкам, посыпанным гравием, стараясь не мешать монахам. Никто из них не смотрел вверх. Хок иногда останавливался, чтобы утихомирить Чаппи, который скалился на тихо поющие розы, и Фишер, чтобы она не нашинковала мечом куст, который бросился на неё. Наконец они добрались до монаха у дальней стены.
Он аккуратно вдавил последние семена во влажную землю. Руки были старые и морщинистые, с тёмными печеночными пятнами.
– Привет, Джек, - сказал Хок.
– Это твои мама и папа. Я знаю, что прошло много времени, но…
Монах неторопливо встал. Старые суставы громко скрипели. Откинув капюшон, он открыл доброе и мягкое лицо, сильно изрезанное морщинами, с аккуратно подстриженными седыми волосами. Его улыбка была тёплой, как и глаза.
Сердце Хока сжалось. Он совсем не узнавал этого старика. А затем улыбка превратилась в знакомую ухмылку, и когда монах заговорил, Хок сразу узнал этот голос.
– Здравствуйте, Отец, - сказал Джек.
– Рад снова видеть вас с матушкой. Давно не виделись, не так ли? Вы оба выглядите… хорошо.
– Ты постарел, - сказал Хок.
– И меня не было рядом, чтобы увидеть это. Мне так жаль, Джек.
– Тогда вы пришли в нужное место, - сказал Джек.
– Прощение здесь входит в стандартную программу. За всё зло, которое мы все совершили.
Он шагнул вперёд и обнял Хока, который в ответ крепко стиснул своего сына. Старик почувствовал себя очень хрупким. Когда Хок отпустил его и отошёл, Фишер прижала Джека к себе так, словно никогда его не отпустит. Поэтому через некоторое время он сам отпустил её. Джек всегда был очень интуитивен в таких вопросах. Фишер отошла, и Джек улыбнулся Чаппи.
– Привет, boy! Хороший парень! Ты выглядишь даже старше меня, Чаппи! Посмотри на всю эту белизну вокруг твоей морды! Как дела, пёс?
– Лучше тебя, судя по всему, - сказал Чаппи, и толкнул головой Джека так сильно, что чуть не сбил его с ног. Джек потрепал его по голове и подёргал за уши.
– Почему ты никогда не приезжал в Академию, чтобы увидеть нас, навестить?
– Потому что это вызвало бы слишком много вопросов, - ответил Джек, поглаживая пса по спине, пока тот бешено вилял хвостом.
– И потому что я не покидал Аббатство двадцать лет. Моё место здесь.
– Ты запер себя здесь из-за того, что ты сделал как Ходок?
– спросила Фишер.
– Это не тюрьма, Мама, - сказал Джек.
– Я могу уйти в любой момент. Я просто не хотел. Ты же знаешь, что за отравленная чаша - вся эта история с Ходоком. Ты знала Джерико Ламента.
– Он тоже отказался от этого, - сказал Хок.
– Чтобы жениться на Королеве Фелисити.
– А я отказался от этого, чтобы прийти сюда, - сказал Джек.
– Перестал быть гневом Божьим в мире людей. Не потому, что я был плох в этом, а потому, что мне это слишком нравилось. Наказание виновных - это не то, что должно доставлять удовольствие. Нет, я отказался от всего этого ради мира и покоя, и ни разу не пожалел об этом.