Голубая звезда
Шрифт:
Так прошел он по Никитскому бульвару, по Тверскому, где Пушкин стоял спокойный и задумчивый, глядя на мелькающую толпу. На колокольне Страстного, сиявшей розовым в закате, перезванивали. На площади торговали водами, папиросами. Мальчишки с цветами бежали за экипажами. Звенели трамы. Шли, ехали, сновали. На бульваре белел еще снег.
Машинально вошел Христофоров в ворота монастыря, под башней, пересек небольшой дворик со старыми деревьями и поднялся в церковь. Она была обширна и светла. Служба только что началась. Хор монахинь выходил с клиросов, они расположились на амвоне, развернули ноты. Одна, довольно полная немолодая,
Часы на колокольне указывали половину шестого, когда он вышел. Никодимов жил недалеко. Пройдя несколько переулков, Христофоров оказался перед гигантским домом. В вестибюле с колоннами, как в дорогом отеле, бродило несколько швейцаров. Джентльмен в широком пальто сидел на диване и нетерпеливо постукивал ногами. Зеленовато-розовый рефлекс весны ложился чрез зеркальные двери.
Христофоров бессмысленно, отсутствуя, сидел в лифте, напоминавшем каюту. С ним подымались иностранного вида обитатели и разбредались по бесчисленным коридорам дома — океанского корабля.
Никодимов, в расстегнутой тужурке, отворил сам.
— А, — сказал он, — очень рад. Христофоров разделся в передней и вошел в большую комнату, полную розового света.
— Значит, все-таки собрались, — сказал Никодимов, усмехаясь. — Сюда пожалуйте, к столу. Хотите вина?
Христофоров отказался. Хозяин налил себе стакан рейнвейна и выпил.
— В этом доме, — сказал он, — живут иностранные комми, клубные игроки, актрисы, художники и такие личности, как я. Я занимаю студию. Здесь раньше жил художник.
Христофоров смотрел на него очень пристально, разглядывая белую рубашку под тужуркой и ворот видневшейся тоненькой фуфайки.
— Чего вы на меня так смотрите? — вдруг спросил Никодимов и опять засмеялся. — Изучаете? Христофоров смутился:
— Нет, ничего.
— Меня изучать, может быть, и интересно, — сказал он, — может быть нет. Зависит от точки зрения. Я сегодня пью с утра, что, впрочем, делаю нередко. Да, я вас звал… — Он вдруг впал в задумчивость. — Я ведь вас звал для чего- то… Может быть, вы обидитесь. Но знаете — ни для чего. У меня нет к вам никакого дела.
Теперь улыбнулся Христофоров.
— Значит, почему-то все-таки вам хотелось меня видеть?
— Да, хотелось, хотелось.
Он говорил рассеянно, будто это совсем не нужно было.
— Какой вы… странный человек, — сказал Христофоров.
— А что, — спросил Никодимов, довольно безразлично, — выживет Ретизанов?
Христофоров ответил, что опасности нет.
— Все это необыкновенно глупо, — задумчиво произнес Никодимов, — как и очень многое в моей жизни. Я бы не весьма пожалел, если б убил его, но и то, и другое было бы совершенно ни к чему. Бес-смы-сли-ца! — раздельно выговорил он.
Дверь из соседней комнаты отворилась; оттуда вышел, в шелковом халатике, завитой, со слегка подкрашенными глазами юноша, бывший на дуэли.
— Дима, — сказал он, — затопи ванну. А то я до театра не успею одеться.
Никодимов заторопился и побежал в маленькую комнатку, рядом с прихожей.
— Постоянной прислуги здесь нет, — зевая, сказал юноша. — Приходится самим возиться. Ах, да, — вдруг оживился он, — как страшно было тогда! Я думал, что Диму убьют. Но этот господин совершенно не умел стрелять.
Потом он заговорил о балете, осуждал Веру Сергеевну, о Ненароковой отозвался кисло. Вспомнил, как занятно было в Париже, два года тому назад, на русском сезоне.
— Мы и теперь собираемся в Париж, но Дима должен выиграть и взять отпуск. Или там без отпуска, мне все равно. Дима ленив. Все обещает выиграть… и вечно мы без денег. Впрочем, вот взгляните, он мне подарил.
Юноша показал на пальце перстень с тонкой и прозрачной камеей.
— Это голова Антиноя, — сказал он. — Император Адриан любил одного юношу, Антиноя. Во время прогулки по Нилу тот утонул. А-а… Император был страшно огорчен и велел обожествить Антиноя. На его вилле… знаменитой, под Римом, было найдено множество статуй и бюстов… а-а… юного бога. Вам нравится?
Он снял перстень и поцеловал камею.
— Очень мило.
И с тем же ленивым и несколько покровительственным видом, с сознанием изящества, превосходства, поплелся брать ванну.
Христофоров встал и подошел к окну. Еще более, чем от Ретизанова, была видна отсюда Москва, облекавшаяся, в глубине улиц, в синеватый сумрак и красневшая в закате верхушками домов. Купола золотели. Та же пестрота красного кирпича зеленых садов, острых башен и колоколен Кремля, дальних труб на заводах. Темнели Сокольники. За Кремлем виднелась равнина, уводящая на юг, уже туманившаяся, с далекой, освещенной церковью села Коломенского. Внизу, у памятника Пушкина, казавшегося крошечным, зажглись белые фонари.
— Все деньги, деньги, — бормотал сзади Никодимов. — Париж. Вот, если банк хороший сорву…
Христофоров обернулся. Лицо Никодимова в сумерках приняло фиолетовый оттенок.
— Что, — спросил Христофоров, — играть очень интересно?
— Да-а… — протянул Никодимов. — Играть… Игра, кроме волнений, хороша еще тем, что необыкновенно отрывает от обычной жизни. Я играю всегда в полусне… особенно когда уж поздно. Только карты, они сменяются, так, этак, вами овладевает оцепенение…
— Я это понимаю, — тихо ответил Христофоров.
— Понимаете! Вот бы уж не поверил. Ваша жизнь мало похожа на мою.
Христофоров согласился.
— Я, — сказал вдруг Никодимов, — то, что называется темная личность. Он налил себе вина и выпил.
— Мне это нередко говорят. Например, тогда, на маскараде. И — правы. Я не отрекаюсь. Хоть иногда это утомляет. Меня в корпусе еще мальчишки не любили. Звали: «Орлик доносчик, собачий извозчик». Я иногда плакал, иногда их бил. Но кончил хорошо, чуть не первым. Был честолюбив. Мечтал о славе, читал о Наполеоне, итальянские походы знал наизусть. Поступил в Николаевскую Академию. Там мне тоже устраивали бойкот. Так, особняком и держался. Но опять кончил, тоже недурно. Служил по генеральному штабу. Знаете мою специальность? Вместо полководца — военный шпион. Сначала в Австрию командировки. Я ходил в штатском, зарисовывал местности, около крепости. Потом получил назначение в Вену, в нашу военную миссию. Там жилось весело. Я знал Ягича, знаменитого предателя. Он нам продал мобилизационные планы. Дороговато обошлось. Но на случай войны — небесполезно. Это дело, частью, через меня делалось. Ягича я обхаживал… Да, но не совсем удалось, не совсем удалось!