Голубка
Шрифт:
Наконец дверь открылась, и оттуда вышла завхоз и, гремя ключами, заплюхала по коридору.
Иринка поспешила к дверям кабинета и лбом стукнулась о жесткую грудь директора.
— Это что за явление? — спросил он. — Почему не в кино? Ирина Новикова, кажется?
Иринка поспешно закивала.
— Да, Ирина Новикова. Вы меня извините, Пал Николаич, — выпалила она заготовленную фразу. — Но у меня к вам дело… Очень важное.
— Ну входи, коли важное.
Директор вернулся к столу, спрятал в карман приготовленную
— Садись, Новикова.
Но Иринка садиться не стала. Она облизнула вмиг пересохшие губы и вспомнила:
— Пал Николаич! Я хотела бы посмотреть свои документы.
Директор несколько секунд внимательно взирал на нее. Словно то, что она сказала, могло быть еще и написано на ней.
— Документы? — переспросил он. — А что именно тебя интересует?
— Все!
Иринка догадывалась, что директор может по-разному отнестись к ее просьбе. Он может не понять ее. А слова, приготовленные для этого случая, от волнения куда-то испарились. Вместо этого на лицо выползли беспомощность, отчаяние и упрямство.
— Боюсь, мы не найдем в твоих документах того, что ты ищешь, Новикова, — вздохнул директор.
— Вы не понимаете! — воскликнула Иринка, едва сдерживая слезы. — Я хочу знать о себе хоть что-то! Хоть что-то — это лучше, чем совсем ничего! Вы… я…
Она задохнулась бы от обилия теснящихся в горле слов, которые мешали друг другу… Но директор кивнул и двинулся к выходу.
— Пошли.
Она, все еще не веря в удачу, двинулась за ним. Пришли в канцелярию. Директор включил свет, и Иринкиным глазам предстали полки с одинаковыми серыми папками. Документы.
На полках сбоку значились года.
— С какого ты у нас года?
— С пятьдесят седьмого, — с замиранием сердца ответила Иринка.
Директор забрался на лестницу-стремянку и вытащил одну из папок.
Он слез, подошел к столу и включил настольную лампу. Иринка жадно следила за его движениями. Вот он развязал тряпочные шнурки на папке, вот взял листок, лежащий сверху.
— Ну что там? — робко спросила она, не смея заглянуть в документ.
— Тут ничего нет, — вздохнул директор. — Ничего нового.
Он не знал, как, какими словами объяснить девочке то, что от нее отказались. В документе значилось, что Ирина Новикова — отказник. Ей даже имя дали в Доме ребенка. На плотной коричневой бумаге значился ее вес, рост при рождении. К этой бумаге прилагалась расписка, начертанная красивым женским почерком. Там четко и ясно было изложено, что от ребенка отказываются и претензий к усыновителям иметь не будут. Вот и все. Иринка подержала в руках бумагу, разглядывая чужой почерк. Она не могла вникнуть в смысл жестких слов, она изучала глазами буквы. Округлые буквы с завитушками. Ведь их выводил близкий ей человек! Родной по крови…
Тогда она как последний аргумент достала из кармана заветные платочки.
— А как же тогда это?
Директор недоумевающе пожал плечами.
— Что это?
— Это было в моих вещах! — чуть не плача наступала Иринка. — Мне няня из Дома ребенка сказала, что я была в кружевных пеленках. И все мои вещи были вышиты! Неужели ребенку, который не нужен, будут вышивать?!
Директор с состраданием смотрел на воспитанницу. Помолчав, согласился:
— Да, Ирина, это аргумент.
Он уже жалел о том, что согласился на ее уговоры и пришел сюда. Иногда детям лучше не знать правды. Жить со своей сказкой в душе. Знать же, что самый близкий человек от тебя отказался… Всякий ли это выдержит?
Ирина теребила эти платочки, словно хотела еще что-то спросить, но не могла придумать — что. Словно он, директор детского дома, мог что-то знать, но недоговаривать.
— Я не знаю, Ирина, кто была твоя мать и что заставило ее так поступить… — начал он, глядя сверху вниз на гладко причесанную каштановую голову ученицы. — Но одно я могу сказать точно: платочки эти вышивались с любовью.
Иринка с робкой надеждой подняла на него глаза.
— Но это тебя не должно обнадеживать, Новикова. Скорее всего ее уже нет в живых. Иначе она разыскала бы тебя.
Подавленная, она стояла посреди канцелярии.
— Ты уже решила, куда пойдешь учиться?
— На повара, — еле слышно прошептала она.
— Вот и хорошо. Вот и славно.
Директор закрыл канцелярию, достал папиросу и поспешно спустился вниз, чтобы на крыльце, на воздухе, выкурить ее.
А Иринка вернулась в спальню, достала из тумбочки коробочку со своими детскими сокровищами, сложила на дно платочки с голубками. Хрупкая надежда сегодня рухнула. Нужно было как-то жить дальше.
Общежитие кулинарного техникума все-таки существенно отличалось от детского дома. На втором, «женском» этаже был длинный коридор, по двум сторонам которого располагались комнаты.
Комнаты эти не были такими огромными как в детском доме. Они были рассчитаны на трех человек. В конце коридора имелась просторная кухня с плитами и большим столом посередине.
— Прошу соблюдать правила общежития. — Большая комендантша грозного вида с усиками над верхней губой собрала всех жильцов в актовом зале и сразу расставила все точки над i.
— На кухне дежурить по графику, в комнатах соблюдать чистоту, в туалетах — тоже. Парней не водить!
На последнее замечание девчонки переглянулись и захихикали.
Новых соседок Ирины звали Надя и Люба. Надя была худенькой и ростом не выше Иринки. А Люба — рослая, крепкая, казалась старше. И в ее манерах присутствовала некоторая взрослая степенность.
— Я деревенская, — сказала Люба, когда они остались одни в комнате и начали знакомиться. — Буду, как мамка, на полевом стане поварихой работать.