Голубой чертополох романтизма

Айзенрайх Герберт

Она сама его отослала, почувствовав наконец-то свою силу и превосходство над ним, когда уговорила его пойти в город и освежить старые воспоминания; ощущение превосходства и силы не покинуло ее и после того, как муж ушел, а она, потушив свет, лежала на кровати, не сомневаясь, что он сейчас идет к той, другой: и это была не его победа, а ее.

— …Во всяком случае, в двадцать два тридцать он уже был в «Рондо», это вне сомнений. Дело в том, что он играл на автомате, которым обычно пользуется один из завсегдатаев «Рондо». Этот человек был на сеансе двадцать тридцать в «Колизее» — у него даже сохранился билет, — из кино он отправился прямо в «Рондо», шел пешком, это минут десять ходьбы. Сеанс окончился в четверть одиннадцатого, он забрал свой плащ из раздевалки, поглазел на картинки в киновитрине, по дороге купил в пивной пачку сигарет и вошел в «Рондо» ровно в половине одиннадцатого, — он случайно

взглянул на часы вокзальной башни; автомат, на котором ему хотелось поиграть, был занят, причем вашим мужем. Он дождался, пока ваш муж перешел к другому автомату, и стал играть. Этот, а также другие свидетели показали, что ваш муж все время играл один, ни с кем не общался, не разговаривал, не спорил…

Лежа на кровати, она наблюдала за причудливой игрой красно-сине-белых бликов, которые бросала в комнату световая реклама с дома напротив; на потолке вспыхивали дрожащие красные и синие круги, потом они белым потоком сбегали вниз по стене, и все повторялось в том же ритме. Она еще не приняла душ, ей не хотелось сейчас вставать, зажигать свет, двигаться, хотелось лишь наслаждаться сознанием того, что наконец-то она все-таки оказалась сильнее, взяла над ним верх, и без всякого спора. В споре у нее ни разу ничего не получалось, даже когда она была права; если он потом и признавал ее правоту, то ей все равно не удавалось насладиться победой — муж умел так все повернуть, что своим признанием лишал ее какого бы то ни было ощущения успеха.

— …Это одна сторона дела. Теперь о другой: выстрел был произведен с улицы, через полуотворенную входную дверь. Стрелявшему удалось скрыться в тумане; в зале был включен магнитофон с модными песенками, и звук выстрела там вряд ли расслышали. Видели только, как ваш муж упал и какой-то парень тут же убежал в туалет. Владелец заведения позвонил в полицию, сразу пришли двое постовых с вокзала, вскоре прибыла патрульная машина и «скорая помощь»; а первым делом схватили того парня. Он вылез через окно уборной во двор, но, поскольку ворота и оба входа на лестничные клетки были заперты, выбраться оттуда не смог и спрятался в пустом мусорном баке. Парень оказался известным полиции сутенером, но в убийстве мы его не заподозрили, огнестрельного оружия ни при нем, ни в заведении, ни во дворе обнаружено не было. Привлекло наше внимание одно обстоятельство: траектория пули проходила точно над столом, у которого играл парень; а за его спиной, у настенного автомата, как раз против входной двери, стоял ваш муж. Следовательно, пришлось допустить возможность, что пуля предназначалась не вашему мужу, а молодому сутенеру…

Когда им случалось спорить, почти всегда была права она, а не он, и в этот раз тоже; но она не могла сейчас припомнить, из-за чего они сегодня поспорили, помнила только, о чем думала недавно: лучше бы вовсе не приезжать сюда. Когда же они приехали и она начала уговаривать мужа пройтись по городу и освежить воспоминания, то в душе надеялась, что он не пойдет и все опять образуется; однако он ушел, несмотря на то что она чувствовала себя неважно и хотела, чтобы муж побыл с ней именно сейчас, здесь. Он должен был заметить это, думала она, а блики световой рекламы красно-сине-белыми слезами текли по комнате; потом она взглянула на часы, потом попыталась думать о чем-либо другом, пыталась, наверное, с полчаса, не меньше.

— …Парень сообщил, что в «Рондо» он забрел случайно, надумал поиграть, и в ту секунду, когда нагнулся над столом, возле его уха просвистела пуля; от ужаса его чуть не вырвало, и он бросился в туалет, но там вдруг испугался, что его могут в чем-нибудь заподозрить и обвинить, и решил удрать через двор. На вопрос, где он был до этого, парень ответил, что гулял. Однако его костюм был сухой и пахло от него не сыростью, а табачным дымом. Тогда мы сказали ему напрямик, что он не гулял, а сидел в «Пигаль» — это ближайшее кафе, за углом, где обычно околачиваются люди его круга, — и парень не стал вилять. Далее его спросили, с кем он там повздорил, он ответил, что ни с кем не ругался. Но мы заранее послали в «Пигаль» кое-кого, и, хотя публика в подобных заведениях, как водится, принципиально ничего не видит и не слышит, нам кое-что удалось выведать, и молодому сутенеру пришлось сознаться, что пристал к нему какой-то незнакомец, а он во избежание скандала покинул «Пигаль» и перебрался в «Рондо». Мы потолковали с парнем еще немного, и «незнакомец» стал неким Джонни, а потом из Джонни превратился в Иоганна Палля, сутенера, который однажды уже сидел за покушение на убийство, второй раз — за убийство в драке и неоднократно — за нанесение телесных повреждений, — в общем, ужасно вспыльчивый тип. Таким образом, дело выяснилось: сведение счетов между сутенерами, и больше ничего…

Полчаса она лежала,

пытаясь думать о чем-либо другом, но в голову ничего не шло, кроме одного: муж не остался с ней, а ушел, ушел к той, другой, и что она в конце концов точно так же свободна, как и он, и что она слишком долго не решалась заявить ему об этом, и что теперь больше ничуть не обязана лежать тут в одиночестве, бессмысленно созерцая переливы световой рекламы, в то время как он с той… Она решительно встала под душ и скоро уже шла по дороге к вокзалу — привокзальный квартал ведь самое подходящее место для этого… Мужчина был довольно молод, очень высок и немного полноват, у него был крошечный подбородок, запрятанный между толстыми, чуть обвислыми щеками, — это она еще успела заметить, а потом ей было противно, ужасно противно, но она переборола себя и даже взяла деньги. Когда она вернулась в гостиницу, ключ от ее номера по-прежнему висел на доске среди множества пустых крючочков, и, увидев этот одинокий ключ, она в первую минуту была весьма разочарована тем, что муж не стал ее дожидаться, но тут же почувствовала себя вдвойне и окончательно уверенной в том, что поступила правильно. В номере ее мысли вернулись к полноватому молодому человеку, и она сердилась на себя за то, что ей было противно. Как раз тут в дверь постучали, это были инспектор полиции с администратором гостиницы.

— Через час мы его взяли, — сказал в заключение инспектор. — Нашли и пистолет, и все стало ясно. Пуля, предназначенная молодому сутенеру, попала в вашего мужа, прямо в затылок. Он упал без сознания, а через две-три минуты, когда мы прибыли в «Рондо», уже скончался. — И, словно только сейчас опомнившись, что все это он рассказывает вдове убитого, инспектор повертел в руках фуражку и добавил изменившимся, чуть ли не домашним голосом: — По крайней мере он не мучился.

Администратор согласно кивнул, как бы говоря: «Кто знает, что бы ему пришлось пережить!» Она снова увидела своего мужа, как он на спине залезал под приподнятый домкратом передок машины, закрепляя буксировочный трос, и теперь вдруг вспомнила, о чем они спорили и что прав был муж, а не она. В этот момент администратор поднес ей ко рту рюмку с коньяком, ибо ее лицо стало похоже на скомканную серую тряпку. Однако голос ее прозвучал резко и холодно, будто из этой тряпки сверкнул острый обнаженный клинок, когда она сказала:

— Он мне изменял.

Не знай инспектор, что Иоганн Палль полностью изобличен в убийстве, он поставил бы сто против одного, что своего мужа убила она сама.

Чистая правда

Когда он подъехал к «Лесному кафе», ее машина уже была здесь. С некоторым смущением он взглянул на часы: нет, он точен. Поставив свою машину подальше от ее, он еще раз удостоверился, запер ли дверцы, и вошел в кафе. День был рабочий, девять утра — в кафе ни души. В большом зале, так называемом «салоне», куда вход прямо с улицы, расставлены круглые непрочные столики из пластмассы с жестью, на одном сложены стопкой дюжины две свежих скатертей, все окна открыты настежь, по полу, выстланному светло-серой и синей плиткой, кольцами вьется черный шнур пылесоса. За полуоткрытой дверью виден меньший зал, обшитая панелями «каморка», где пока даже не раздвинули гардины в окнах и грубые деревянные столы были погружены в прокуренный сумрак минувшей ночи. Тем не менее он заглянул туда, но там было пусто. Тогда он вышел на террасу — и чуть не присвистнул от нахлынувшей радости.

Она сидела спиной к зданию, у самого парапета над лесным ручейком, который с тихим журчанием пробирался по усыпанной бурой хвоей земле. Ручеек был неглубокий, но в тени елей и пихт вода казалась густой, тяжелой и дна видно не было.

Он склонился к ней, но, к его недоумению, она тотчас же отстранилась, протянув ему лишь руку, хотя он полагал, что их никто не видит.

Приложившись к ее руке, он с грохотом подтащил по гравийному полу свободный стул, уселся и заговорил о неожиданной радости, которую она доставила ему тем, что нашла для него время; он не успел договорить, так как подошла официантка, чтобы принять заказ. Когда они снова остались вдвоем и он хотел было закончить прерванную фразу, она, уставясь неподвижным взглядом на лес, сухо сказала:

— Красиво же ты вчера поступил, очень красиво!

Она проговорила это, не разжимая рта, только губы стали почти белыми, но он четко расслышал каждый слог, и теперь сказанная ею фраза встала между ними незримо, но осязаемо, как стеклянная перегородка. От ручейка и деревьев повеяло влажной прохладой, которая, казалось, на миг покрыла ледяной корочкой парапет и крышку столика; донесшиеся из окна кухни несколько тактов польки прозвучали как-то странно, словно гром посреди зимы. Он сделал над собой усилие, пытаясь вспомнить, что же вчера произошло.