Голубой велосипед

Дефорж Режин

"Он понял, что мама умерла", – подумала Леа.

Она с трудом сдержала желание обнять его, утешить, сказать ему, что это неправда, что Изабелла с минуты на минуту войдет с корзинкой срезанных цветов в руке, в своей соломенной широкополой шляпе, защищавшей ее от солнца. Воспоминания нахлынули на нее с такой силой, что Леа отвернулась к двери. И только тогда сама осознала, что в глубине души, и она не верила в эту смерть и лишь теперь, когда отец, наконец, примирился с правдой, навсегда оказалась оторванной от своей матери.

Банка с утятиной выскользнула

у нее из рук и разбилась на каменных плитах пола со стуком, заставившим ее вздрогнуть.

– Какая же ты неловкая, – произнес Пьер Дельмас, нагибаясь, чтобы подобрать осколки стекла.

– Оставьте, месье. Я сама соберу, – сказала Руфь.

По щекам Леа бежали слезы, которых она не могла сдержать. Отец их заметил.

– Не расстраивайся. Мясо отмоем, следов не останется. Ну, иди, вытри личико.

Снова стать маленькой, устроиться у него на коленях, закрыться полой пиджака, высморкаться в отцовскии платок, почувствовать, как кольцом сжимаются вокруг нее его сильные большие руки, и вдыхать привычный запах табака, винных погребов, кожи и лошадей, к которому иногда примешивался запах духов матери.

– Папа…

– Все позади, моя малышка. Теперь я с вами.

И правда, он, наконец, вернулся к жизни. Надолго ли и на какие страдания?

Все отдали должное тушеному мясу, из которого Руфью были тщательно удалены осколки стекла, все, кроме Франсуазы, так и не вышедшей из своей комнаты.

Перед ужином Пьер Дельмас побрился и переоделся. За едой семья могла убедиться, что он снова стал самим собой.

25

Через несколько дней, во время одной из послеобеденных прогулок по виноградникам, Леа, выполняя данное обещание, попыталась поговорить с отцом. С первых же слов тот ее остановил:

– Ничего не хочу слышать об этом противоестественном браке. Ты слишком легко забываешь, что немцы – враги, оккупировавшие нашу страну, а капитан Крамер преступил основные законы гостеприимства.

– Папочка, они же любят друг друга.

– Если это правда, подождут до окончания войны. Пока же я отказываюсь дать согласие на союз, который твоя мать осудила бы.

– У Франсуазы будет…

– Ни слова больше, от этого разговора я становлюсь больным. А я и так измотан.

Он присел на межевой столбик.

– Тебе действительно необходимо ехать завтра в Бордо?

– Непременно. Вместе с Люком мне надо разобраться, как я мог бы забрать назад обещание продажи, которое я подписал Файяру.

– Обещание продажи?… Ох, папа, как же ты мог так поступить?

– Сам не знаю. После кончины твоей несчастной матери он преследовал меня, требуя все больше денег на приобретение нового оборудования. В конце концов, зная наши трудности, он предложил выкупить поместье. Когда он впервые со мной об этом заговорил, ко мне вернулась ясность мысли, и я его предупредил, что выгоню, если он снова об этом заговорит.

– Почему же ты мне ничего не сказал?

– Ты же сама видела, бедненькая моя, что разум

иногда меня оставлял. Изабеллы со мной больше не было, а тебя я воображал все еще ребенком.

– Папа, если Монтийяк еще и существует, то только благодаря мне. Я вынесла на своих плечах этот клочок земли и его обитателей, я наблюдала за Файяром и работниками, я накормила всех овощами с собственного огорода, который сама возделывала, я поставила Файяра на место. А теперь, теперь ты мне говоришь…

Леа не могла продолжать. Пьер Дельмас нежно расцеловал руки дочери.

– Все это я знаю. Руфь и Камилла рассказали мне о твоем мужестве. Вот почему я должен добиться, чтобы обещание продажи было аннулировано. А для этого мне нужен совет адвоката.

– Не доверяй дяде Люку, он коллаборационист.

– Не могу в это поверить. Он всегда был убежденным сторонником Морраса, яростным антисемитом и антикоммунистом, горячим поклонником правого движения. Но от этого до сотрудничества с немцами?!

– Будь здесь дядя Адриан, он бы тебе доказал.

– Люк и Адриан всегда не переносили друг друга. Еще детьми они принадлежали к противоположным лагерям. Оба были добрыми христианами, но прощения обид не признавали. После того, как Адриан принял постриг, их отношения несколько смягчились, но Люк, тем не менее, говорил, что, вот, волка впустили в овчарню. Успехи твоего дяди в качестве проповедника льстили тщеславию и снобизму Люка, однако война в Испании и помощь, которую Адриан оказывал испанским республиканцам, его выступления с кафедры в соборе в Бордо, где он обличал позицию церкви и правительства, оживили смахивавшую на ненависть антипатию. Камилла мне говорила, что Адриан связан с Лондоном и укрывается в свободной зоне. Люку это никак не могло понравиться.

– Мне он сказал, что, знай он, где находится Адриан, он выдал бы его.

– Никогда в это не поверю. Он это сказал в запальчивости. У Люка есть свои недостатки, но он не Иуда.

– Как бы мне хотелось, чтобы ты оказался прав!

– Надеюсь услышать новости об Адриане. Я написал его настоятелю, чтобы предупредить о своем визите. У меня также назначена встреча с нотариусом.

– Я поеду с тобой. Мне так будет спокойнее.

– Как тебе угодно, моя дорогая. А теперь оставь меня, мне надо побыть одному.

Поцеловав отца в щеку, Леа ушла.

По дороге к розовому в закатных лучах солнца дому она, чтобы не думать о завтрашнем дне, повторяла про себя: нужно, чтобы прошел дождь, а то земля иссохла, начинают желтеть листья. Не останавливаясь, она наклонилась и подняла кусочек высохшей земли. "Завтра скажу Файяру, чтобы прополол этот заросший вьюнком участок". Обогнув рощицу, она вышла к террасе. При определенном освещении долина внизу обретала яркую контрастность цветов, делавшую ее красоту еще более выразительной и неизменно вызывавшую у Леа чувство восторга. В тени грабов ес поджидала Франсуаза, сидевшая, поджав ноги, прямо на траве. Леа села рядом с сестрой. Та подняла голову. Выглядела она грустной.