Голубой Ютон
Шрифт:
– Решила стать добренькой?
– Можно и так сказать. Вот смотри: по самым оптимистичным подсчетам вот здесь, от Дуная и до Дона, этих сарматов пасется тысяч триста. Нам потенциально угрожать могут… ну, вряд ли больше двадцати пяти тысяч. Это по всему Дону, а на город, на Лебедянь ту же, вряд ли они смогут собрать толпу больше двух-трех тысяч. Два пулемета помножат их на ноль за полчаса. Но нам их даже убивать не надо, напротив, стоит их холить и лелеять – пока они на нас не нападают, конечно. Уже сейчас у Дуная их начинают перевоспитывать готы, а через три-пять лет готы уже дойдут и до Дона – и вот с ними нужно будет поступать однозначно. Если сарматы помогут нам готов проредить… Кстати, как раз готы лет через десять Танаис сожгут и разграбят…
– А нам что за дело?
– Пока
– Замуж хочет взять?
– Нет, реально молится: Мирон же – грек. А Ника… хорошо еще, что Марк Ливий Павел с Викой не пересекся. Богиня победы, играющая на скрипке – для его неокрепшего ума это было бы катастрофой. Ладно, давай о веселом: у нас больше сотни мужиков языком сарматов как-то владеют: это бывшие рабы будинов, которые были тоже как бы сарматского племени. Отправим их на стройки Усть-Непрядвинска и Лебедяни, встретятся они там с сарматами – информацию как-то передадут. В следующем году заложим Воронеж, туда Короча главным направим.
– Короча?
– Ангелика говорила, что он свалить хочет куда подальше от своего города: к нему подвалило сотен пять «великих воинов» с верховьев Десны, там одних вождей больше десятка, и в городе воцарился форменный бардак…
– Он не говорил… Чем помочь сможем?
– Он жене жалуется когда его уж очень все достает. Ангелика приезжает, раздает всем заслуженные пряники, все успокаиваются на время… Кстати, там уже построили что-то вроде храма Ангелики Франке. Вообще-то школу, но в ней и квартирка Ангелики, так что для местных это практически храм. То есть… храм – не храм, но теперь все споры в городе решают на крыльце школы, а судьями выступают учителя, которых Ангелика туда притащила.
– Если я правильно помню, она туда взяла несколько парней, в нашей школе закончивших четыре класса, им же лет хорошо если четырнадцать?
– Помнишь правильно, так вот эти трое парней и три девчонки в Корочевом посаде – абсолютные авторитеты, невзирая на возраст: они же личные помощники Ангелики!
– А бардак там тогда откуда?
– В городских делах авторитеты. А бардак – разные воины великие периодически возникают на предмет куда-то пойти кого-то завоевать.
– Поняла, путь идут и завоевывают место под Воронеж… Ладно, октябрь на дворе, надеюсь до весны что-то придумаем.
Глава 4
Ничего особо нового до конца двести сорок второго года не придумалось. И ничего выдающегося не сделалось и не выстроилось. Даже обещанные Катей новые домны в Туле: посоветовавшись с матерью, Светой и Леной, Катя все же решила стоить «большие» печи – а для них потребовалось наделать и новых огнеупоров. «Старые» не то чтобы совсем не годились, но так как их и лепили, чтобы выстроить полутораметровый в основании конус без щелей, их можно было использовать только в верхней части домен, а чтобы сделать кирпичи для нижней части, пришлось долго из паршивого боксита добывать глинозем. В общем, как политкорректно выразилась Лиза, «график строительства сдвинулся вправо», причем, похоже, месяца на четыре минимум.
Однако кое-что вышло буквально само собой. Зай, третий сменный мастер со «старой» Светиной печи, «уволился», еще в середине марта. Не то чтобы «отряд не заметил потери бойца» – все же Зай был старым кузнецом из Унды и заменивший его подмастерье и половины опыта мастера не имел, но Света лично взялась поднатаскивать замену и чугун продолжал из домны литься практически в прежнем темпе. К ушедшему мастеру ни у кого претензий даже не возникло: мужику было уже под сорок, а работа кузнецом людей старит быстро – но все же Света немного расстроилась.
Оказалось зря: Зай в Угре поставил свою домну. Правда если Света печь поставила практически семнадцатого века, то у Зая она вышла века так пятнадцатого. По внешнему виду и материалам, а не конструкционно, все же колошниковые конуса для загрузки и подогрев дутья горящим колошниковым газом Зай сделал. А конструкции приводимой в движение водяным колесом воздуходувки с шестью деревянными цилиндрами Света даже позавидовала, сказав Ксюше, что «если бы я тогда была такая же умная, как Зай сейчас, мы бы свою сталь на год раньше получили». Правда Ксюша ее сразу же успокоила, ответив что деревянная бочка при нужном для конвертера давлении просто разорвется…
Тем не менее печь у Зая заработала еще в начале августа и исправно раз в день выдавала даже чуть больше тонны чугуна. Какого-то весьма хреновенького, из него у мужика не вышло даже чугунную утятницу отлить – но в мартене он прекрасно превращался в сталь, а больше от него и не требовалось. Вот только Лиза тихонько ругалась из-за «нецелевого использования трудовых ресурсов». Напрасно ругалась: эти «ресурсы» сама она никак использовать не могла.
Сырьем печь Зай обеспечивал удивительно просто: он устроил в Угре, где её и поставил, «рудный торг» и «угольно-дровяной торг». За мешок с рудой весом около сорока килограммов (ее возили как раз в мешках, сплетенных из камышовых листьев) он платил на торге полкопейки, за дрова (тоже покупаемые по весу) – четверть копейки за пару центнеров. За готовый уголь платил как и за руду – и при таких расценках луговую руду и дрова с углем (большей частью все же именно дрова) ему возили достаточно, чтобы печь работала без перерывов и даже образовывался запас на зиму. Причем возили люди, которые жили аж на пару сотен километров вверх по Угре и километров на полтораста вверх по Протве. Поставщикам это было очень выгодно, ведь в Угре Яна тоже поставила лавку, где продавалась разная посуда, инструмент стальной и прочие «приятности» по ценам – для нынешних времен – крайне низким, а Зай, продавая чугун Свете по два рубля за тонну, обеспечивал всем членам своего «кооператива» (так как печь считалась общей собственностью немаленькой артели) зарплаты по пятаку в день минимум.
Побочным, но тоже полезным следствием инициативы Зая стало то, что парни со «старой» Светиной печи стали изо всех сил стараться превзойти по производительности «конкурента», в чем достигли даже определенных успехов. Даже серьезных успехов, ведь увеличение выплавки на треть – успех вообще, можно сказать, грандиозный. Вот только не при объеме этого выпуска в районе тонны…
Тем не менее уже в августе новенький прокатный стан (на это раз – действительно именно стан) начал отправлять на постройку железной дороги к шахтам ежедневно рельсов столько, что хватало на двадцать пять метров пути. Ровно на двадцать пять метров: две рельсины именно такой длины. Что думали рабочие, привинчивающие эти стальные рельсы к дубовым шпалам, особо никого не интересовало, а сами они высказаться не рисковали: Ангелика поставила руководить постройкой железнодорожной магистрали Жанну Пряхину («урожденную Деларю», как она постоянно уточняла), а эта миниатюрная «француженка» насколько виртуозно владела Великим и Могучим (как, впрочем, и большинство выпускниц инъязов), что рабочие предпочитали молча исполнять ее указания. Специально для нее Вова сделал рельсовый велосипед, так что общую идею рельсовой дороги работяги (в бригаде их было всего двенадцать) уловили – хотя все же искренне думали, что она строится «чтобы начальство быстро до шахты добраться могло». Впрочем, когда по уже готовым путям стали на двух небольших тележках перевозить новые шпалы и рельсы для продолжения строительства, народ слегка задумался: возможность двум мужикам без напряжения катить пару тонн груза со скоростью быстрее любой конной повозки давала к этому очень веские поводы.
Дорогу строили, естественно, узкоколейную, в семьсот пятьдесят миллиметров, и работа Жанны в основном сводилась к тому, что она тщательно измеряла расстояние между уложенными рельсами. Единственное ее личное «существенное вмешательство» в конструкцию дороги состояло в том, что шпалы она распорядилась класть на длину собственного шага (чтобы как раз шагать по шпалам было нормальному человеку удобно). Но при ее шаге около семидесяти двух сантиметров результат не сильно отличался от какого-то почерпнутого в литературе «норматива», так что приказ ее никто отменять не стал.