Голубые капитаны
Шрифт:
— И колокол сняли с того же норвежца, — указал сухим длинным пальцем вверх Горюнов.
— За спасенных вы получаете большие денежные премии! — скороговоркой вставил Гладиков.
— А чего же Эдвард Милентьевич ни разу не попробовал заработать их? Мы получаем не только деньги. Благодарности. Грамоты. Мы получаем наслаждение от своей работы. А насколько мне известно, вы постоянно стараетесь в глазах начальства обесценить ее. Зачем? Для чего Вам это нужно, инспектор?
— Ложные сведения у вас, Батурин. И статистика ваша вредная! Я вынужден буду доложить об этом разговоре начальнику политотдела. У вас образовалось удельное княжество с анархистским уклоном. Свои заслуги пытаетесь раздуть, забывая, что это ваши повседневные обязанности, за выполнение которых щедро, я бы сказал, чересчур щедро вам платит государство. И нечего фанфаронить! — Гладиков даже прикрыл немного одутловатые веки, упиваясь сказанным. — Я пресекал и буду пресекать нарушения инструкций и руководящих приказов! Око инспектора — государственное око!
— Наша работа часто выходит из рамок инструкций и превращается в творческую. В этом сила эскадрильи.
— В этом ваша слабость, Батурин. Творчество вы путаете с анархизмом. Если бы вы все продумывали, сообразуясь с инструкциями, не было бы критических положений и у Богунца. Сегодня Горюнов прикрыл его, но не думайте, Михаил Михайлович, что спина у вас широка и неуязвима! Я пленку с магнитофона руководителя полетов арестовал. Послушать вас — ужас! Вы уже несколько лет нарушаете правила радиообмена, и почему-то никто за это не взыскивает! Что за «капитан», «художник», «кроха» летали? А в прошлый раз «таракан» какой-то был и мат!
«Можно было бы возразить инспектору, — думал Донсков. — Заставить вспомнить, хотя бы по кинокартинам, как велся разговор между летчиками в смертельных боях Отечественной. «Саша, прикрой, атакую!», «Колдун, у тебя «мессер» на копчике!», «Руби, мать твою перетак, чего медлишь!» Почему такой содом был в воздухе? Ведь по правилам радиообмена, которые они изучали на земле, фраза, например, должна была звучать так: «Тридцать первый? Тридцать первый? Я — восьмой. У вас на хвосте «мессер!» Три-четыре секунды звучало бы такое предупреждение, и «мессершмитту» хватило бы времени сбить нашего летчика.
Острые моменты, нужда в быстрой подсказке возникали и в спасательных операциях. А в Гражданской авиации бортовые номера пятизначные. И смешно, если бы Горюнов в критической ситуации, когда секунды решали исход, назвал бы дважды пятизначный номер вызываемой машины, потом свой, и лишь после этого приказ или подсказку. Куры бы смеялись над ним! А вот Гладиков грозит без улыбки. Доложит, и получит Горюнов очередной выговор — ведь инструкция все-таки нарушается».
А Гладиков все пуще распалялся:
— Почему берете в полет собак? Почему у Руссова позавчера получился десятиминутный переналет дневной саннормы? Почему многие нарушают форму одежды? Ботинки коричневые. Почему вы, Михаил Михайлович, вертолеты все время, даже на разборах, называете вертопланами? Это искажение официального названия!
— Вижу на вашей шее, Эдвард Милентьевич, галстучек в полоску. А положен черный, — язвительно вставил Батурин.
— Что-о? Я не…
— Прекратите, Гладиков! — повысил голос Воеводин, и Горюнову: — Разговор становится чересчур нервозным, может, закончим пока, поохолонемся?
— С удовольствием, Иван Иванович. Я только ему отвечу, почему вертолеты называю вертопланами. Нравится мне так, Эдвард Милентьевич. Нравится, и все! Может себе позволить человек делать то, что ему нравится, если это не во вред людям? Пустячок, а приятно!
— Мне нравится девок целовать, но я же не бросаюсь к каждой встречной!
— Потому что боитесь получить по фотокарточке, — вставил Батурин.
— Фу, как грубо! — поморщился Гладиков.
Горюнов ребром ладони стукнул по столу:
— Ладно! Хватит!.. Сегодня у Антоши Богунца день рождения. От его имени приглашаю вас обоих после рабочего дня на маленький сабантуй. Я и мои заместители будут у Богунца. А пока разрешите нам остаться, поговорить семейно и не провожать вас до выхода, как это заведено в гостеприимных подразделениях.
Когда инспектора ушли, Горюнов положил лоб на скрещенные ладони и долго молчал. Поднял голову, потер мешочки под глазами. Набил свежим табаком трубку.
— И все-таки разговор полезный, друзья. Особенно для вас, Владимир Максимович. Жизнь в ОСА немного проясняется?
— Чуть-чуть!
— Тогда позволю себе сказать, что посадочка на «флаг», которую вы отчубучили с Николаем Петровичем на тренировке, — о ней сейчас все говорят, — повысила вашу летную цену, авторитет же замполита не укрепился, боюсь, наоборот.
Глава вторая
На полуостров пришло лето, похожее на весну средней полосы России, только без розовых зорь и ярких закатов. Парила земля, торопясь вытянуть зелень к солнцу. Над блескучими озерцами и болотцами зудела и вилась мошкара. С од ной стороны круглосуточно висело солнышко, с другой — появлялась и исчезала белесая луна.
За день Донсков сильно уставал, а ложился в постель и не мог заснуть, одолевали навязчивые мысли. «Не зря ли небо копчу? Что сделать успел за жизнь? Не к добру это — а? Старею, начинаю подводить итоги».
Движение по жизни ему казалось похожим на скольжение по веревке с узлами. Ровный участок — живешь быстро, незаметно. Потом событие — узел. У Донскова первым крупным узлом была планерно-десантная операция в белорусские леса. А потом рейс к окруженным десантникам, откуда его с девочкой-санитаркой, впоследствии ставшей его женой, унес воздушный шар. Его друзья Михаил Корот и Борис Романовский ушли с десантниками через болота и топи пешком. За два дня рейда по тылам немцев ко времени перехода линии фронта из сотни осталось девять человек. Да и те до 1950 года числились пропавшими без вести. Но и этот узел развязало время.