Голубые капитаны
Шрифт:
Донсков шел по площади, думал о разговоре с Горюновым, и вдруг его внимание привлекла доска «Лучших людей подразделения». Она красиво была собрана из дикого розового камня, алюминиевого уголка и стекла, в меру расцвечена, прямоугольный фундамент затянулся мохнатыми перьями зеленоватого лишайника и желтыми лепешками мха. Вот только фотографии висели на ней равного размера и качества. На самой большой красовалась физиономия Ожникова, он был в форменном кителе, при погонах майора, с ордена ми и медалями на груди. Видно, демобилизовался из армии с правом ношения формы и очень гордился
Донсков, чуть задержавшись, двинулся дальше. До вечера бродил по улочкам. В «Нерпу» заявился голодный, уставший, но в хорошем настроении.
В гостиничном холле его встретили женщины. Впереди статная рыжая красавица средних лет, с лицом добрым, но отчужденно застывшим. В руках она держала деревянную статуэтку девушки-саами. Поодаль от «русской павы», как окрестил про себя женщину Донсков, пара симпатичных старушенций со швабрами в руках.
— Я штурман эскадрильи Лехнова Галина Терентьевна. — А вы — товарищ Донсков? — Сухо, служебно звучал ее голос — Горюнов приказал встретить. Добро пожаловать!.. Берите свои вещи, провожу.
Поблагодарив, Донсков с двумя тяжелыми чемоданами, неизвестно кем доставленными с квартиры бортмеханика, поплелся вслед за Лехновой на второй этаж.
— Мушшина-то холостой! — услышал он за спиной старушечий шелест.
«Откуда такие сведения? Уж не от Ожникова ли?» Показав ему дверь номера, Лехнова попрощалась:
— Ближе знакомиться будем на работе. Если вдруг неожиданно возникнут вопросы по жилью — к старушкам. Если недовольство — ко мне. Я квартируюсь на первом этаже.
— Спасибо, Галина Терентьевна!.. А статуэтка саами у вас замечательная! По-моему, я ее видел в кабинете Ожникова?
— Подарок! — буркнула Лехнова и, не сказав больше ни слова, ушла.
Номер в гостинице-общежитии с экзотическим названием «Нерпа» оказался просторным и светлым. Вместо ковров на полу распластались потертые оленьи шкуры. Два кресла, маленький столик, узкое зеркало на подставке и умывальник в углу — вот и вся обстановка. Раскладушку обещала принести одна из старушек. Вместо шкафа для одежды в стене торчали два новых гвоздя. Открытое окно затянуто противомоскитной сеткой. За окном, почти заглядывая в него, шумели вершины молодых сосен.
Вот уже год утром и вечером Донсков занимался хатха-йогой. Не нарушил он свой распорядок и сегодня. Распаковал чемоданы, переоделся в спортивный костюм. Повосседал на оленьей шкуре в позе «лотоса», руками плотно обхватив лодыжки, резко опрокинулся на спину.
В дверь постучали. Донсков машинально крикнул:
— Войдите!
С мужчиной Донсков мог начать разговор и в позе «ролика», но, взглянув из-под локтя, он увидел Луговую. Мгновенно вспомнил, что брюки и носки у него не совсем в порядке: спортивные брюки еще в Городе порвал о гвозди в стуле, на пятке правого носка — дырка. Пусть простят его йоги, запрещающие прерывать упражнения, но они ведь тоже уважают женщин! И Донсков упруго, даже молодцевато, вскочил.
Луговая стояла к нему спиной. Под серым шелком халата вздрагивали плечи.
«В халатике! Экая непосредственность!» — подумал он и бодро выкрикнул:
— Добрый вечер!
Она смеялась. В разрезе синеватых глаз мерцали крошечные слезинки. Поднос со стаканом чая и бутербродами мелко трясся в ее руках.
«Первая трещина в твоем авторитете, замполит!» — усмехнулся про себя Донсков.
— Заказывали чай? Пожалуйста… Звонил командир эскадрильи, просил передать, если вы себя хорошо чувствуете, утром можете потренироваться с ним на вертолете. Машина поставлена в наряд на десять ноль-ноль.
— Благодарю… — Донсков поспешно копался в чемодане, разыскивая тапочки. — М-м-м, вы уже официанткой устроились?
— Галина Терентьевна велела послужить знатному постояльцу, я, как ваша соседка по этажу, делаю это с удовольствием. Вы почему не предлагаете мне сесть?.. Я включу настольную лампу для уюта. Можно?
— Пока умоюсь и приведу себя в надлежащий вид, позаботьтесь еще об одном стакане чая.
— Мигом, Владимир Максимович! Газеты сегодняшние принести?
— Неплохо бы, Наташа.
Через несколько минут они пили крепко заваренный чай с карамельками и жевали бутерброды. Наташа была переполнена впечатлениями и тарабанила без умолку:
— Клуб здесь приличный. На уровне районного. Танцуют часто. Люблю! Если музыка хороша. Я забрела туда случайно. Парикмахерскую искала. Открыла дверь в одну из комнат — вижу, человек малюет что-то. Я любопытная. Делаю: к-ха, к-ха, он — ноль внимания. Подошла к нему. На мольберте почти готовая картина. Красотища! Олень в прыжке, на рогах рваный кусок синего облака, под брюхом охряная половинка солнца. От него шерсть у оленя золотистая. Я опять: к-ха, к-ха. Захотелось познакомиться с волшебником. Он, как чугунная глыба, врос в пол и даже голову не поворачивает, пишет. Тогда я его по плечу ладонью трахнула. Он и говорит: «Девушка, убирайтесь отсюда вон!» Ведь не смотрел, а определил, кто сбоку стоит. Боковое зрение, значит, развито. Я заметила, что такое зрение сильно развито у художников и летчиков. У этого нахала — тоже. «Не выйду» — говорю, — мне очень нравится!» Медленно так, медленно поворачивается. Уставился невежа, в глаза смотрит пристально, аж мурашки пошли. Повертел кисть с зеленой краской и мазнул мне по носу. Я за зеркальце. Нос зеленый. Краска масляная, платочку не поддается. Тут я ему выдала! Не выражаясь, конечно. Тогда он сует мне пузырек со скипидаром. «Извольте, — говорю, — сами почистить мой нос!» Тут он в первый раз улыбнулся. Я считаю, Владимир Максимович, чем реже человек улыбается, тем он приятнее, так?
— Ну, это уж чисто субъективное восприятие.
— Пусть. Чистить кляксу он не стал. Знаете, этот скипидар неприятный — чих вызывает. Я застеснялась даже. Он говорит: «Если вам нравится моя мазня, постойте тихо и не более пяти минут. Не люблю, — говорит, — когда у меня за спиной пыхтят!» Но я тихо не могу, Владимир Максимович. Узнала, что он клубный художник, заставила его назваться. А через пять минут он меня выгнал, даже не спросив имени. Ужасный невежа!
— Сколько вам лет, извините, Наташа?
— Двадцать один. Скоро будет, — с удовольствием ответила девушка.
— Как звать невежду?
— Николай, и, кажется, Петрович.
— Фамилия? — перестав жевать, быстро спросил Донсков.
— Батурин. Представительный. Лицо как у бога войны!
— Клубный художник, говорите?.. Ну, ну… Понравился, значит? А возраст?
— Средний. Ходит, как топтыгин, вперевалочку. Через час я опять в клуб заглянула — его уж там не было. Потом ходила в лес. Б-рр, там больно уж темно, сыро и холодно. Но воздух! Густой! Жевать можно!