Голубые капитаны
Шрифт:
Три тяжелых вертолета повел за собой Горюнов. Он не пошел прямо, по пеленгу радиобуя, а пробирался между облаками и землей, обходя сопки и леса, над которыми ветер терзал клочковатые тучи, крутил мокрое крошево из снега, старых листьев и перегоревшего мха. Вертолеты держали постоянный крен к ветру, поэтому казалось, что летят они боком, то проваливаясь, то взмывая друг над другом. Но даже над ровной тундрой ветер швырял вертолеты в стороны, бил в борта сильно и глухо, как штормовая волна в скулу корабля. Железные машины дрожали в ознобе.
От сильной болтанки второму пилоту Горюнова стало дурно. Горюнов посмотрел на его позеленевшее лицо, потом на себя в бортовое зеркало: щеки и губы отплясывают ритмический танец. Увел взгляд, посмотрел, как мотается перчатка на срезе приборной доски, — вот-вот упадет. Кабина наполнена звоном слабо прикрученной панели, бряцанием какой-то железки о дюралевый пол. Все это смешалось с треском эфира в наушниках, с воем двигателей.
— Где вы? — запросила земля. — На локаторе пропали всплески.
— Топаем впритирку к планете. Сильный мордотык, и качает приятно, як в люльке! — ответил Богунец.
Земля тяжело вздохнула:
— Поздравляю… Ничего, други, держите крепче штурвал за рога!
Через час полета у Горюнова заныл коренной зуб. В последнее время боль мучила его почти в каждом тяжелом полете. «Нервы ни к черту стали!» Он старался отвлечься работой, но боль не проходила и уже тупо билась в виске около правого глаза.
— Не сходитесь близко! — передал он ведомым, чувствуя, как от усталости притупляется чувство реального, опасно расслабляется организм.
Горюнов расстегнул воротник, и в кабине запахло потом и еще чем-то необъяснимым, вроде бы запахом перекаленного железа. Краем глаза увидел знакомое: на запястьях второго пилота поднялись белесые волоски. Они будут стоять жесткой щетиной, пока не ослабнет напряжение кожи, пока сильно утомленный, но упрямый пилот не отпустит штурвал.
— Давай я поведу, — сказал Горюнов, хлопнув молодого летчика по плечу.
Тот посмотрел на комэска с благодарностью, но отказался.
— Отдохни! — уже приказал Горюнов…
Наконец вертолеты пробились в «воронку хорошей погоды». Здесь ветер почти вдвое умерил свою ярость.
— Пройдите мимо, я на вас полюбуюсь!
Три вертолета, колыхаясь, медленно проплыли рядом с машиной Горюнова, и он их внимательно осмотрел. У Богунца, наверное от соприкосновения с землей на большой скорости, вышибло из обода покрышку левого колеса. «Растяпа!»
— Как чувствуете себя, Богунец?
— Нормально.
— Корабль все видите?
— Вижу! — как эхо прокатилось трижды.
Волны швыряли буксир, брызги их доходили до клотика, гнали судно с плотом на камни Кильдинского зуба. Не больше мили осталось до зубастого берега.
Горюнов понимал, что успех спасательной операции мало зависит от его команд и личных действий. Вроде бы все обговорено на земле, но если кто-нибудь расслабится на миг, проморгает порыв ветра, вертолет ударит о судно. Упадет он в море, не выплывет, не выловишь. А их четверо в каждой машине. Можно только заменить, завершить дело, возвратиться домой и собирать узелок с бельишком и хлебом да уповать на негрозный суд.
«Высоки мачты и бортовые краны… отставить, ребята!» — думал Горюнов и, помяв пальцами влажную бороду, сказал!
— Доложить готовность!
Связав взглядом судно с торчащей из моря скалой острова Кильдин, определил, что даже с плотом, который держит «Крепкий», как плавучий якорь, буксир покрывает десять миль в час, а до камней меньше мили.
— «Капитан», начинай… Если какой рыжий промахнется — уши надеру!
Вертолет Батурина пошел вниз. При довороте матово блеснуло стекло иллюминатора. Он уже около самой высокой мачты — море размахивает ею, как огромной дубиной. Качка судна бортовая и килевая, и верхушка мачты описывает неровный эллипс. На несколько секунд вертолет замирает — пилот разглядывает границы опасной зоны.
Но вот он поворачивает машину хвостом к судну и пятится к палубе.
«Отшибает ему хвостовую балку! — волнуется Горюнов, хотя понимает, что висеть можно только носом против ветра, поэтому Батурин и подбирается к корме судна задом да еще снизился до середины мачты, где размах «дубины» меньше.
Раскаленные моторные патрубки вертолета окатила волна, и они взорвались клубами пара.
Из двери вертолета вниз поползла плетеная люлька с врачом. Трос вытравлен пока метра на три, а ветер уже подхватил и начал мотать скукожившегося в люльке человека. Если маятник коснется борта судна — врача разобьет.
Батурин изловчился и опустил машину в тот миг, когда люлька пролетала над центром кормы. На корму, связанные друг с другом, как альпинисты, выскочили несколько матросов и, поймав люльку, вытряхнули из нее врача головой вниз. Вертолет, накренившись, ушел в сторону. Бортмеханики Богунца и Руссова выбросили за борт концы толстых капроновых веревок. Батурин встал в одну линию с ними и тоже выбросил канат. На обрезе канатов полотняные красные конуса и свинцовые гири. Ветер мгновенно надул конуса и вытравил с барабанов лебедок канаты на всю длину. Теперь от каждого вертолета в сторону корабля тянулось тонкое большое щупальце с красной присоской.
Машина Батурина пошла к пляшущему на волнах судну левым бортом, щупальце коснулось палубы «Крепкого», его схватили матросы и закрепили на носу. Вертолет через мачты отнесло в подветренную сторону, и он повис высоко за кормой, как воздушный буек.
К судну, дергаясь, подходил вертолет Богунца. Метр — заминка, метр — заминка. И вдруг будто кто-то невидимый надавил на корабль, вертолет и море сверху. Вода прогнулась, вздыбясь с одного края могучим пенным валом. Накренившийся корабль понес стрелу носового крана навстречу скакнувшему вниз вертолету… Горюнов закрыл глаза. А распахнув облитые потом веки, увидел, что матросы подхватили конец нейлонового каната, а в фюзеляже вертолета зияет рваная дыра.