Голубые капитаны
Шрифт:
Романовский осторожно притронулся пальцами к фотографии и посмотрел на Корота. Тот отвернулся и сказал:
— Увеличили с газетного снимка. Портрет отдам. У тебя больше на него прав. Да и в доме прекратится из-за Кати холодная война, Марфа пыталась снять фотографию дважды… — Корот смотрел на Романовского и уже с трудом различал черты его лица — на дворе темнело. — Расскажи о себе?
— …Я был в штрафном батальоне. В марте сорок пятого ранили. Стал чистым. Просился в авиацию, но… войну пришлось кончать в пехоте. Несмотря на рекомендации генерала Смирнова, с которым я случайно встретился в одном из штабов.
— Помню, помню! — оживился Корот. — Я был в дивизионном госпитале. Приходил генерал. Расспрашивал. Я дал тебе блестящую характеристику. Не помогло?
— Штрафник же я был, Миша.
— А старые заслуги не зачет?
— Много по этому поводу думал и пришел к выводу: все шло правильно. Маловато стоил я тогда, хлипка все-таки была становая жила у летчика Борьки Романовского. Да ладно…
Несколько раз вспыхнули и погасли светлячки на концах сигарет.
— А дальше? — нетерпеливо спросил Корот.
В гостиной послышались голоса.
— Дочка пришла. Светка со своим усатым Васей-васильком. Рассказывай, Боря!
— Прилечь можно?
— Обязательно! Мне, дураку, и невдомек, что ты прямо с поезда. Давай на койку… Не снимай ботинки, я стул подставлю. Вот так удобно?
Корот отошел, загородив громоздкой фигурой окно.
— Ты получал мои письма, Михаил? — спросил Романовский.
— Только одно, где ты писал о переводе к нам.
— Странно, — задумчиво проговорил Романовский.
Корот поспешно вышел из комнаты и через несколько минут принес постель на диван. Укладываясь спать, Романовский сказал:
— Восемь писем, значит, до тебя не дошли. В них я спрашивал, знаешь ли ты что-нибудь о семье майора Дроботова?
— Зачем тебе?
— После войны генерал Смирнов помог мне все же устроиться пилотом в Симбирское управление ГВФ. Нелетной погодки там хватает, и я в свободное от полетов время занимался поисками родных майора через милицию. Удалось установить, что детский сад, где был сынишка Дроботова, из Ленинграда эвакуировали сюда, в Саратов.
— Зря бередишь старые раны. Сыну Дроботова сейчас не меньше двадцати лет…
— Двадцать три.
— Ну вот. Он наверняка преспокойно здравствует, не ведая печалей, а ты хочешь смуту в его душу внести.
— Отца-то он должен знать… Справлялся я: с фамилией Дроботов мальчика на детские эвакопункты города не поступало.
— Видишь!.. Ты из-за этого и перевелся к нам?
— Евсеича помнишь?.. Ну я вам рассказывал о старике-партизане, который вытащил меня из деревни, занятой немцами, и помог найти партизанский отряд? Что, первое десантирование на планерах в тыл забыл?
— Да помню я, помню, хотя деда твоего и не видел.
— Нашел я его после войны. Жили в Сибири я, он и мама. Мама умерла от крупозного воспаления легких, потом дед от ран и старости. А чего я там один-то? Потянул немного, закончил институт и сюда. У бобыля везде дом.
— А журналистику-то свою зачем кончал? Писакой хочешь быть?
— Просто интересно.
— А вот мои университеты, как и у Горького, — жизнь. И ничего, зарабатываю побольше некоторых ученых, и почета хватает.
— Скромник ты, Миша. Скромник… Ну что, спим?
— О Володьке Донскове слыхал что-нибудь?
— Переписываемся. Испытателем летает в пустыне. Отбой, отбой, Михаил, глаза слипаются.
Глава вторая
Семен Пробкин, громко топая по коридору, торопился в эскадрилью. До вылета остались считанные минуты. «Чертов будильник! Завтра же куплю новый!» Когда он раскрыл дверь, в комнате уже никого не было, даже дежурный пилот ушел на аэродром.
Заполняя графы полетного листа, Семен делал ошибки, ставил кляксы, комкал и бросал на стол бумагу. Наконец «задание на полет» приняло надлежащий вид, и он, торопливо засовывая его в планшет, увидел вошедшего парторга Аракеляна.
— Уходите? — мягко спросил тот.
— Бегу как лань, гонимая тайфуном.
— Спасибо за образ. А почему не убрали скомканные бумаги со стола? Кому-то на этом месте сегодня придется работать.
— У меня буквально минуты, уважаемый товарищ парторг!
— Убрать недолго.
— Это вам недолго — закрыл рот, и рабочее место убрано, — проворчал Семен.
Аракелян укоризненно смотрел на пилота.
— Можете идти, Семен Кириллович, я приберу за вами, — сказал он и потянулся за одной из бумажек.
Семен посмотрел на пустой рукав парторга, аккуратно засунутый в карман пиджака, и быстро убрал со стола скомканные листы, рассовав их по своим карманам.
— Все? Если я побегу рысью, то на моральную проповедь у вас еще осталась минутка.
— Дыхание перед взлетом сбивать не рекомендую. У подъезда стоит автомашина командира отряда, скажите шоферу, что я велел подвезти вас на аэродром.
— Спасибо, Сурен Карапетович, — скупо улыбнулся Семен.
Минута в минуту «Супер-Аэро-45» пробежал по взлетной полосе, круто взмыл и, слегка накренившись, начал делать контрольный круг над Саратовом.
Волга укрыла город прозрачной дымкой, а полукольцо гор оберегало голубоватую тишь от резких ветров. Кое-где еще мерцали огоньки: зеленые — на тонких железнодорожных нитках и светофорах шоссе Дружбы, желтые — на застывших стрелах подъемных кранов Ленинского района. Над Клиническим поселком сверкала рубиновыми огнями телевизионная вышка. Выползли из гаражей трудяги-автомобили. Важно проплыл рогатый троллейбус, роняя снопы искр со стыков проводов. От стенки речного порта оттолкнулся первый водный трамвайчик. И хотя, кроме ярких огней телевышки, все остальные цвета были блеклыми, красиво смотрелось медленное пробуждение города. И в воздухе пахло ночными озерами.