Голубые капитаны
Шрифт:
— Ваше мнение?
— Раньше я не замечал за Пробкиным недисциплинированности в воздухе и доверял ему самые сложные полеты, хотя на земле он не был ангелом. Случай дикий, и я считаю, наказание должно быть строгим.
— М-да-а! — Терепченко покосился на Аракеляна.
— И план, товарищ командир! — воскликнул Корот. — Ведь проремонтируют долго, а без этого самолета я завалю месячный план… Может быть, пересмотрите в сторону уменьшения?
— А шиша не хотите?.. Так-то вот! Что предлагаете по Пробкину?
— Отстранить
— Вы демократ, Корот. За такие штучки из авиации выбрасывают в ассенизаторы. — Терепченко вынул из кармана авторучку и придвинул к себе лист бумаги. — А как ты думаешь, Романовский? Как расцениваешь происшествие? От нового человека хочется услышать дельное слово.
— Еще не составил мнения.
— Что? Не согласен с комэском?
— Товарищ командир отряда, — четко выговаривал каждое слово Романовский, — к Короту вы обращаетесь, как положено, почему ко мне на «ты»?
Корот резко повернулся к командиру звена, хотел что-то сказать, но так и остался с полуоткрытым ртом. Аракелян подносил зажженную спичку к папиросе — спичка догорела в пальцах. Полное лицо Терепченко медленно налилось багровой краской, и он начал жевать нижнюю губу.
— А с выводами, от которых зависит судьба человека, жизнь научила меня не торопиться, — досказал Романовский.
Терепченко давно казалось, что он перестал удивляться всему в людских отношениях. Были случаи, когда мотористы или грузчики самолетов бросали ему непечатное слово прямо в лицо, в момент «плановой запарки» это случалось нередко. Он не обижался. Если же и задевало его грубое словцо, старался не показать вида — эти люди были «низкооплачиваемым дефицитом», могли в любое время бросить работу даже без заявления об уходе. Бывало, когда начальство не стеснялось в интонациях, и в первое время Терепченко переживал унижение, с годами попривык, и брань на него действовала только как хлыст на лошадь. Но вот чтобы «среднее звено», довольно высокооплачиваемое, дорожащее местом и поэтому уязвимое, взбрыкивало по пустякам, из-за тона или не пришедшего по вкусу местоимения, Терепченко понять не мог, слова Романовского застали его врасплох, насторожили.
— Садитесь! — Терепченко поднял грузное тело из-за стола. — За непочтительность не обессудьте. Я почему-то всегда считал, что обращение на «ты» сближает людей. Но воля ваша!.. Корот, Пробкина привезли?
— Так точно!
— Пригласите.
Корот вышел из кабинета и вернулся с Семеном.
— Расскажите, товарищ Пробкин, что произошло? — Терепченко, когда хотел, умел говорить мягко и уважительно.
— Вы все знаете и решение приняли.
— Оно будет зависеть от ваших доводов.
— Командир эскадрильи посоветовал мне приготовить деньги на ремонт.
— И вы не согласны?
— Зарабатываю больше, чем пропиваю, — выплачу.
— И все-таки почему приняли решение сесть у больницы? — спросил Аракелян.
— Больной, которого я вез, симпатичный старикан. Он уже хрипел и готов был повидаться с богом. Мне почему-то захотелось продлить ему жизнь. Пусть подышит еще годков двадцать.
— Скажите, товарищ Пробкин, это вы написали басню, которую парторг снял с доски объявлений в штабе? — поинтересовался Терепченко. — И буквы в посвящении «П. С. Т.» относятся ко мне?
— Он, он. Его почерк! — сказал Корот.
— Ладно! — махнул рукой Терепченко. — Спасибо за критику, Пробкин, она движущая сила нашего общества. Так? Только, если смелый, подписываться надо. Верно? Перейдем к существу дела. Почему не сели на местном аэродроме? Кто дал право? Почему не запросили разрешения по радио на посадку у больницы?
— Сомневался в положительном ответе, а старикан умирал.
— Вас просил сесть поближе врач?
Семен внимательно посмотрел на него, на Корота, на Аракеляна.
— По Правилам это не имеет значения.
— А на колеса можно было притулиться? — Вопрос Корота прозвучал как-то нерешительно, хотя и был произнесен сиплым басом. — Может быть, тогда…
— Тогда бы самолет скапотировал, и от кабины остался блин!
Дверь кабинета приоткрылась:
— Разрешите?
— Я занят! — крикнул Терепченко. — Ну и заварили кашу, Пробкин!
— Все делал, как учили.
— Кто учил? — насторожился Терепченко.
— Ну, например, министр гражданского флота. Недавно читал о его отношении к людям. Впечатляет и достойно подражания.
Терепченко поморщился и пожевал нижнюю губу.
— Ишь ты! Грамотен, баснописец! — выражая поддельное изумление, негромко сказал он. — Идите!
В дверях Семен встретился с секретаршей командира отряда. Девушка, дробно стуча каблуками по паркету, подошла к Аракеляну.
— Вам записка. Передал шофер санитарной машины.
— Спасибо.
Аракелян прочитал записку и положил ее перед Терепченко.
— Пишет начальник областной санитарной станции. Пилот садился по просьбе врача, и они ходатайствуют о поощрении.
— Мое дело, дорогой, служба. Их право благодарить. Дам указание занести благодарность в личное дело Пробкина и накажу его за нарушение Наставления по производству полетов.
— Прощать самовольства нельзя. Разведем анархию. Он мог запросить разрешение по радио…
— Правильно, Корот. И возможно, мы разрешили бы! — вставил Терепченко. — Ваше мнение, Сурен Карапетович, я не спрашиваю, оно, как в зеркале, отражается в ваших главах, и я с ним решительно не согласен. У командира звена происшедшее не переварилось.
— Наоборот!
— Интересно! — живо повернулся Терепченко к Романовскому.
— Жизнь человека дороже погнутых винтов и царапин на железе.
— Это цитата из книги министра?. Хотите придавить меня авторитетом? Разве мы говорим о чьей-то жизни?