Голубые молнии
Шрифт:
Ребята, краем глаза вижу, следят со строгостью: как мол у Щукаря идет учеба. Я — как.
Вечером едем обратно в городок. Едем веселые, с песней. Я тоже веселый — а с чего?
Вроде бы все плохо, прыгнуть испугался. Единственный. A настроение все равно хорошее. Почему — стал думать. И решил — из-за ребят. Я вроде бы тяжело раненный, и все тащат меня на себе, перевязывают, фляжку подносят. Здорово ведь.
Такая, например, деталь. Привезли парадную форму. Стали к ней значки привинчивать, гвардейские знаки. Командир отделения ходит, проверяет. Ко мне подошел, говорит:
— Нет, Ручьев, ты сдвинь знак. Куда ж ты его винтишь? Эдак у тебя парашютный значок на спину уедет. Вот смотри…
Мол, значит, и вопроса нет о моем будущем прыжке — уже намечает, где парашютный значок привинтить. У ребят-то он уже висит, у меня только нет. Но этого никто будто не замечает.
Дойников тоже со мной педагогическую работу проводит, Глазищи свои голубые вылупил, беседует тонко.
— Знаешь, — говорит, — я вот все думаю — нет трудней военной специальности, чем десантник. Недаром все десантники — гвардейцы. Ты подумай только. Ведь фронт перелетать на транспортном самолете — это уже опасно. Зенитки пуляют, пулеметы, истребители противника. А для десантника это так — только закуска. Теперь дальше смотри — прыжок с парашютом. Ну, сам-то прыжок ерунда. Но ведь придется и ночью, и в лес, и в горы, да еще, может, тебя внизу засада поджидает. А для десантника это все тоже только цветочки. Вот когда приземлишься, тут только ягодки начинаются. Другим войскам, когда в окружение попадают, да патронов мало, да жрать почти нечего, иной раз хана — погибай. Так? А для десантников это небось нормальное начало для боевых действий. Для всех конец, а для нас начало. Да еще потом обратно выбираться… Нет, что ни говори, я очень гордый, что десантник.
И надувается. Я-то понимаю, что все его речи ради слов «прыжок ерунда». Мол, смотри, сколько опасностей и трудностей, а прыгнуть-то — самое легкое.
Песталоцци-Дойников! Дойников-Макаренко.
А Сосновский во время самоподготовки приволок дополнительной литературы до потолка и все о безотказности парашютов, безопасности прыжков и т. д. и т. п. Коли ему верить, то спать в собственной постели намного опасней. Долго кряхтел, потом рассказал анекдот.
— Понимаешь, — говорит, — один бухгалтер спрашивает испытателя парашютов: «А кто ваш дед был?» — «Тоже испытатель». — «Он жив?» — «Нет, погиб при испытаниях». — «Да ну! А отец кто был?» — «Тоже испытатель». — «А он жив?» — «Нет. И он погиб при испытаниях». — «Так как же вы не боитесь прыгать?» — бухгалтер удивляется. А испытатель, в свою очередь, задает вопрос: «А ваш дед кем был?» — «Бухгалтером». — «Жив?» — «Нет, умер. Но естественной смертью, в собственной постели, в окружении родственников и друзей». — «А отец?» — «И отец был бухгалтером и тоже мирно богу душу отдал в собственной постели, в окружении…» А испытатель перебивает: «Так как же вы не боитесь в постель ложиться?»
Сосновский смеется. А я заливаюсь и того пуще. Остановиться не могу. Наконец он уже с тревогой смотрит на меня, спрашивает:
— Ты чего? Анекдот смешной или истерика?
— Анекдот мировой, — говорю. — Я его первый раз примерно в третьем классе слышал. И рассказывается он про моряка и купца. А в твоей интерпретации получается, что все парашютисты разбиваются, так что если ты меня напугать хотел, то своей цели достиг.
Нахмурился. Сообразил. Потом уж оба смеялись.
Но, в общем-то, мне все это надоело. Если они еще долго будут меня утешать, я без всякого парашюта с моста в реку брошусь.
Выбрал момент, подхожу к Копылову, спрашиваю:
— Товарищ гвардии старший лейтенант, разрешите обратиться?
— Слушаю, Ручьев, — говорит.
— Товарищ гвардии старший лейтенант. — объясняю, — мне во что бы то ни стало надо прыгнуть. Я психологически готов. Когда можно? И очень прошу, если я на секунду задержусь, колебаться начну, вы меня прямо коленом как следует. Мне, главное, из самолета вылететь, товарищ гвардии старший лейтенант, а приземлюсь я идеально, вот увидите. Честное слово!
Он смеется.
— Да, вижу, ты психологически готов, раз тебя коленкой нужно из самолета вышибать. — Серьезным стал. — Нет, Ручьев, ты сам должен прыгать. И прыгнешь. Вот скоро будут очередные прыжки, и прыгнешь. Никаких сомнений тут нет. Но давай будем к этому серьезно относиться. Прыжок должен быть для десантника таким же обычным делом, как мишень поразить, окоп отрыть, гранату бросить. Ты привыкни к самой мысли. Чтоб тебе этот прыжок не снился по ночам, не заслонял жизнь. Вот тогда будешь, как ты выражаешься, «психологически готов».
Да, наверное, поторопился я с разговором. Но действительно, поговоришь с ребятами, посидишь на занятиях, в парашютном классе, послушаешь «старичков» и даже начинаешь удивляться: ну что такого в прыжке особенного? Тысячи, десятки тысяч людей прыгают, и ничего…
Командир взвода лейтенант Грачев со мной специальную беседу провел. Не деликатничал, прямо сказал:
— Давай, Ручьев, еще раз все повторим, чтоб уж с этой стороны у тебя сомнений не было. Чтоб не думал об авариях да катастрофах. Вот смотри…
Перебрали все детали — и укладку, и устройство, и приборы, и все варианты неполадок, и как их устранять…
— Ну, — говорит под конец, — видишь? Все, конечно, может быть, но скажу прямо: у самолета, в который садишься, шансов грохнуться не меньше, если не больше, чем у твоего парашюта не раскрыться. Так ведь в самолет-то спокойно садишься, не боишься…
Прав он. Смеется, я улыбаюсь. Прав.
Особенно запомнился мне разговор с нашим замполитом Якубовским. Он вообще мне нравится — элегантный, красивый, спортивный. Все у него подогнано, начищено. Всегда спокойный. Казалось бы, политработник, а все военные дела знает будь здоров. Стреляет дай бог — третье место в округе занял, полосу проходит — опомниться не успеешь: кажется, только на старте был, и вот уж финиширует.
Если б я когда-нибудь стал офицером, вот таким бы хотел…
Как-то беседовал с нами в свободное время — он это частенько делает — и рассказал случай.
Еще во время войны двух десантников послали на задание. Полетели. По дороге зенитки их обстреляли, бортмеханика убило. Еле фронт перелетели. Добрались до места, один прыгнул, а второй испугался. Летчик кружил, сколько мог. Кричал, пистолетом грозил. Никак! Так и не прыгнул, назад вернулись. А тот, что прыгнул, один задание выполнить не мог, да и вообще погиб — попал в переплет. Вдвоем бы выбрались, а в одиночку не получилось.
Казалось бы, не прыгнул, со всяким может случиться, а на деле? «На деле — предатель!» — ребята орут, «Расстрелять», — это Костров. И я ору. А сам-то? Посмотрел на ребят. Нет. Вроде бы никто параллелей не провел.
Задумался. Действительно, что значит не прыгнуть в бою? Это как если б приказ «В атаку!», а я начну травинки на бруствере считать!
Вот так.
На душе муторно.
И главное, надо писать об этом проклятом первом прыжке. Я столько уже назвонил о нем в своих письмах, что там все только и ждут доклада. Тянул меня черт!