Голыми глазами (сборник)
Шрифт:
Часа через два
я увидал ее снова, в компании чернявых парней,
возле шлюпки.
Они пили вино и смеялись.
И букета не было в ее руках.
Путешествие в море прескучная вещь.
Карта, расстеленная на столе и прижатая раковинами
по углам, обещает иное,
когда водишь пальцем по голубой воде,
заходя на желто-коричневые острова.
А тут белое крашеное железо.
Пустая вода.
Лотерейный
и на палубе ни души.
Только в баре тепло.
Мне попалась хорошая книга.
Я валялся в каюте
и читал хронику странствий морских, полную
удивительных описаний.
После вышел на воздух, закутавшись в куртку.
Судно шло,
подрагивая под ногами, и во тьме
не зажглось ни звезды.
Только молочная дорога растекалась за кормой.
Да справа дрожали архипелаги огней.
Штурман сказал: «Пролив Лаперуза», —
и дал мне бинокль.
Я увидел гирлянды лампочек, как в праздник
на московских мостах,
над мокрыми палубами шхун
и каких-то людей, ворочавших сети.
Японцы ловили кальмаров.
Из облика южного Сахалина
еще не стерлись японские черты.
Некая аккуратность в природе, в отдельных постройках.
На острове много корейцев.
Давно перебрались из Страны чучхе по каким-то контрактам
и возвращаться не думают.
Подданства им не дают, но не гонят.
В сахалинских туманах они умудряются вырастить овощи,
и выносят на рынок.
Зимой нанимаются на целлюлозные заводы.
Плодят детей.
А то доставляют хлопоты закону
и отправляются в лагеря,
откуда бегут целыми стаями.
Бежавших редко находят.
От японцев осталась игрушечная узкоколейка.
Вьется меж сопок от Южно-Сахалинска до Холмска,
то и дело ныряя в туннели.
И угадать невозможно вид следующего распадка.
Из красно-багрового мира въезжают вагончики
в нестерпимо желтый.
После в серый, над речкой.
А там в летний – зеленый, коричневый, голубой.
Из туннеля в туннель,
стуча колесами по детской колее,
открывая едущему новый игрушечный вид.
Холмск.
В узкой речной горловине рыбоводный завод.
Речка забита горбушей.
Так много ее,
что выпрыгнувшая из воды
уже не может затиснуться в стаю
и хлопает плоско
по серым спинам других.
Точно долгая нервная очередь за чем-то крайне нужным,
простым.
Иная, не дотерпев, выметывает прямо в толчее,
и течение сносит
в розовой пене икры обратно к морю,
где ждут уже жирные чайки.
Погулявшая в океане,
избежавшая умных японских снастей,
рыба приходит
к перегородившим реку мосткам,
на которых орудуют мастера в оранжевых фартуках.
Сачком с длинной ручкой выгребают ее из воды,
как лопатой,
и бросают на доски.
Короткий удар деревянной киянкой —
будто собрались выправить еле заметную выпуклость
на рыбьем темени,
взмах ножа,
и вдоль тела движенье руки, как гладят ребенка.
Икра льется в цинковый ящик.
Обтрепанные рыбьи тела
закатывают в консервные банки для всеядной Москвы.
Или скармливают на звероферме будущим бабьим шубкам.
А еще бросают собакам.
В бассейнах
под частым переплетом стекла
зреют оранжевые зерна морских косяков.
Завод японских времен.
Чистота деревянной архитектуры радует глаз.
Маленький парк,
чтобы было приятней работать.
За ним унылый пейзаж.
Голые сопки
в серых пнях от сведенных лесов.
Вроде зэковских бритых затылков.
И тут потрудились японцы:
знали, что острова не удержать, и стригли под ноль.
Южно-Сахалинск почти в пальмах – что-то такое, слабо предвещающее экзотику, есть в его облике.
Завтра четырехмоторный самолет унесет меня домой, на запад. Он уже прилетел и стоит на здешнем бетоне.
А пока машина везла меня поперек узкого острова на восток, в сторону океана.
Это было похоже на гонку. Небо провисло потемневшими, обтрепанными тучами, наползавшими из-за хребта, и мы убегали от них – мимо одиноких желтых деревьев и грустных полей, уставленных мешками с картофелем.
И ускользнули наконец, точно выехали из-под намокшего парусинового навеса.
Под светлым небом заблестел впереди подернутый желтоватыми струйками пара коричневый океан.
Тут был край земли.
Все города, деревни, вокзалы остались за спиной.
По ту сторону широкой полосы отлива, усеянной хлопьями пены, мертвыми медузами и крабами, бесились во много рядов буруны.
А еще дальше, за невидимой цепочкой последних островов, лежали неоткрытые материки и земли.
Бросив шофера с машиной и все прошлое, я побрел вдоль океана, подбирая раковины и кусочки янтаря.
Вода прибывала, заливая цепочку следов за спиной, и оставляя лишь ненаписанную сторону жизни.