Гомер. Илиада
Шрифт:
Терсит
Меня знали все. Косоглазый и хромоногий, я был безобразнейшим из ахейцев: мои горбатые плечи сходились на груди, а вытянутая вверх голова покрыта была редким пухом. Я прославился тем, что дерзил царям, всем царям без разбора, ахейцы мои речи слушали и смеялись. Из-за этого ахейским царям я был ненавистен. Я хочу рассказать, что узнал, и вы поймете все то, что я понял: война – это страсть стариков, посылающих в бой молодых.
Агамемнон почивал у себя в шатре. И вдруг ему показалось, что он слышит голос Нестора – старейшего и мудрейшего из нас, более всех чтимого. Этот голос сказал:
– Агамемнон, сын Атрея, как можешь ты спать? Подобает ли проводить ночи во сне мужу, коему вверено столько воинов и столько забот?
Агамемнон не раскрыл глаз. Он решил, что ему все это снится. Тогда голос приблизился и произнес:
– Внимай же, я принес весть от Зевса, что печется о тебе и с небес. Веди в бой ахейцев – ныне завоюешь ты Трою. Все боги на твоей стороне, а врагам угрожает погибель. Не забудь моих слов, когда сладкий сон удалится. Не забудь веление Зевса, проснувшись.
И голос исчез. Агамемнон открыл глаза. Он не видел, как старец Нестор бесшумно выскальзывает из шатра. И подумал, что это сон, сулящий победу. Он поднялся, оделся в мягкий, новый, прекрасный хитон, сверху набросил широкий плащ. Он обулся в самые красивые сандалии, перекинул через плечо ремень, на котором висел меч, украшенный серебряными гвоздями, и, взяв в руку скипетр своих предков, двинулся к ахейским судам, пока Эос возвещала Зевсу и другим бессмертным о начале нового дня. Агамемнон приказал звонкоголосым вестникам созывать данайцев, сам же, пока все собирались, держал совет со старейшинами. Он рассказал им свой сон, а потом произнес
– Сегодня, вооружив ахейцев, мы поведем их в битву. Но прежде я желаю испытать их словами, – естьу меня на то право. Я скажу им, что решил вернуться домой и закончить войну. Вы же станете убеждать их остаться и продолжить осаду Трои. Я желаю видеть, что будет.
В молчанье сидели старейшины, не зная, что думать. Затем поднялся старец Нестор, именно он:
– Друзья, вожди и цари ахейцев, если бы кто-то другой нам рассказал о подобном, мы бы сочли это ложью. Но сон сей увидел тот, кто слывет лучшим среди ахейцев. Так пойдемте, друзья, готовиться к бою!
Произнесши эти слова, он поднялся и первым покинул совет старейшин. Остальные же, видя, как Нестор уходит, тоже встали и, будто овцы за пастырем, пошли созывать своих воинов.
Как пчелы из горных пещер вылетают роями и вьются, нависая гроздьями над весенними цветами, так и ахейцы толпами устремлялись от своих кораблей и шатров по берегу моря к месту собранья. Земля застонала у них под ногами, и поднялся великий шум. Девять глашатаев, надрываясь, убеждали воинов слушать царей. Едва лишь народ расселся и говор унялся, как встал Агамемнон. В одной руке он держал скипетр, изготовленный некогда Гефестом. Гефест подарил его Зевсу Крониду, а Зевс – быстроногому вестнику Гермесу, Гермес – укротителю коней Пелопсу, а Пелопс – владыке народов Атрею. Атрей, умирая, его передал богатому стадами брату Фиесту, от него же скипетр получил Агамемнон, вместе с властью над Аргосом и бесчисленными островами. Сжав скипетр, знак своей власти, он заговорил:
– Герои данайские, слуги Ареса, Зевс-погубитель обрек меня на тяжкие муки. Прежде он дал мне знаменье, что я вернусь на родину, сокрушив крепкостенную Трою, а ныне велит мне, погубившему столько народа, бесславно бежать в Аргос. Стыд, друзья мои: такой народ, такое войско сражается с маленькой ратью, и конца этой войне не видать. Нас в десять раз больше, чем троянцев. Но у них доблестные союзники из других городов, они-то и не дают нам взять Илион. Девять лет миновало. Дома ждут нас супруги, и дети ждут нас дома. Дерево наших судов гниет, канаты истлели. Внемлите же мне: поспешим к кораблям и вернемся домой. Мы не возьмем Илиона.
Так говорил он, и взволновались наши сердца. Собранье заколыхалось, как колышутся волны в бурю или обширная нива во время грозы. И я увидел, как люди с воплями радости помчались к своим кораблям, поднимая огромное облако пыли. Они убеждали друг друга захватывать корабли и спускать на широкое море, очищали рвы, вынимали подпоры из-под килей, и крики жаждущих вернуться домой возносились до неба. И в это мгновенье я увидел многоумного Одиссея. Он стоял неподвижно. Он не пошел к кораблям. Печаль терзала сердце его. Внезапно, сбросив плащ, он ринулся к Агамемнону и, взяв из его рук скипетр, молча побежал к кораблям. Каждому из вождей, что попадался навстречу, он кричал:
– Остановись! Забыл ты, что нам говорил Агамемнон? Он их испытает, а после жестоко накажет. Остановись сам, и остановятся воины!
Он бил пробегающих воинов скипетром:
– Стойте, безумцы! Сядьте, несчастные трусы, взгляните на ваших царей, учитесь у них.
Наконец ему удалось подчинить их. От кораблей и шатров ахейцы устремились обратно на место народных собраний с шумом, подобным звуку морского прибоя. И тут я решил, что пора мне сказать свое слово. Там, перед всеми, в тот день я пронзительно закричал:
– Эй, Агамемнон, чем ты еще недоволен? На что ты сетуешь? Твой шатер полон золота, меди и пленниц – тех самых, что ты выбираешь, когда мы их приводим к тебе, разорив города. Жаждешь еще золота, что принесут троянские старцы как выкуп за своих сыновей, захваченных нами в бою? Или желаешь новой рабыни, чтобы делила ложе с тобой и принадлежала тебе одному? Нет, это несправедливо, если царь ведет данайцев на смерть. Друзья, не будьте трусами, отплывем же домой, а его оставим под Троей услаждаться чужою добычей, пусть посмотрит, полезны мы были ему или нет. Он оскорбил Ахиллеса, несравненно храбрейшего мужа. Он отнял его награду. Если бы Ахиллес воспылал по-настоящему гневом, эта обида была бы последней из тех, что нанес Агамемнон.
Ахейцы слушали меня. Многие из них затаили злобу на Агамемнона за тот спор с Ахиллесом. Итак, они слушали меня. Агамемнон молчал. Но Одиссей подошел ко мне и сказал:
– Громко болтаешь, но речи твои безумны. Из всех пришедших под Трою ты самый презренный, Терсит. Ты дерзаешь оскорблять Агамемнона, вождя и владыку народов, лишь потому, что ахейцы дают ему большую долю добычи. Но я говорю и в том клянусь тебе: если когда-нибудь вновь я услышу твои безрассудные речи, то, схватив тебя, я сорву твои одеяния: хитон, плащ и все остальное и, жестоко избив, голым, в слезах, погоню к кораблям.