Шрифт:
Любые имена, сходства места и действия вымышлены, все возможные совпадения случайны.
Тяжёлая дверь со скрипом и шумом отворилась, и взору Геннадия, которого вели в наручниках два коренастых конвоира, предстал очень тесный маленький кабинет. Почти в центре под единственной лампочкой, висящей под потолком, стоял стол, за которым сидел старший следователь спецотдела по исключительно важным делам Турганов, перед столом стоял стул, приготовленный для задержанного. Но Турганов был старой закалки, матёрый следак, а потому не любил излишеств. По факту, это был не кабинет, а камера, в которой он разместился сам и поместил свой архив. Он, не отрываясь от чтения дела в папке, едва шевеля пышными усами, буркнул:
– Заходите, садитесь.
Геннадий прошёл и сел на приготовленный стул. Помимо стола и двух стульев, было ещё два вертикальных шкафчика, забитые делами, позади следователя. Турганов читал, всё это время Гена смотрел на него. Прошло минут пять, Турганов, дочитав до конца и закрывая папку, вдруг начал говорить.
– Что
Он посмотрел перед собой и буквально уткнулся в открытый и одновременно серьёзный и пытливый взгляд Геннадия, который как бы считывал какую-то информацию с взгляда Турганова, но не это поразило Турганова, и не это было странным, радужка глаз у Гены Хапко в прямом смысле была всех цветов радуги, лучами расходящихся в стороны от зрачков, что делало его взгляд неповторимым. Подавив секундное замешательство, Турганов продолжил говорить:
– Вы сдались дежурному, заявив, что вы гомосексуалист?
– Да, всё верно, – отозвался Геннадий, всё так же глядя следователю в глаза.
– И вы знакомы со статьями «за мужеложство»? Обвинения против вас серьёзны, вы знаете, что вам грозит?
Тон Турганова был очень спокойным, он старался не замечать пялящегося на него допрашиваемого, за годы службы было всякое, так что просто смотреть на него уже было мало.
– Конечно, – слегка потянув, сказал Гена с небольшой улыбкой, – таких, как я, отправляют в «Санаторий «Ч», или, как лучше, «Санаторий «Человеческое счастье», в Зоне отчуждения близ Чернобыля?
Это произвело эффект разорвавшейся бомбы в сознании Турганова: кто же такой был этот паренёк. Отчёт его спецгруппы зачистки говорил однозначно: выживших нет, всё проверили по спискам комендатуры лагеря «Санатория «Ч».
Всего секунду длилось удивление с замешательством, внешне он никак этого не показал, разве что слегка сыграл бровями. Он должен был разобраться в масштабах утечки, с другой стороны, это могла быть провокация, и это засланный казачок. В любом случае, во что бы то ни стало необходимо узнать, что ему известно. Он как раз кстати был в допросной, эта мысль слегка сняла напряжение в сознании Турганова.
Гена, как будто понимая, что Турганов готов был слушать, продолжал:
– Вы бывали в «Санатории «Ч»?
– Однажды, – как-то незаметно для себя буркнул Турганов.
– Хо-хо, ну тогда у вас не было времени насладиться местными контрастами пейзажей и колоритом местности. Я ещё ребёнком со своей матерью и другими неугодными режиму попал в «Санаторий «Ч», надзиратели называли его так, узники, бывало, называли его «Санаторий «Человеческое счастье». Лагерь уютно разместился восточнее четвёртого энергоблока, вблизи от него, с севера, на краю был опорный пункт охраны с пропускной системой у смотровой площадки ЧАЭС, но мне кажется, что он был просто для усиления гарнизона и в случае чего для охвата лагеря с севера и запада. Комендатура расположилась южнее, между лагерем и электроподстанций, тем самым контролируя южную дорогу вдоль охлаждающего канала от Припяти до Чернобыля, мимо пятого блока третьей очереди ЧАЭС. Территория станции от лагеря была изолирована, являлась закрытой зоной и серьёзно охранялась. Множество смотровых вышек с солдатами и прожекторами сменялись высокими заборами с несколькими рядами колючей проволоки. Рыжий лес, а также железнодорожная станция Янов располагались западнее лагеря. Дорога на Припять, проходящая через территорию комендатуры, вела в брошенный город на северо-запад. Вот в такой «по-домашнему» тёплой обстановке и раскинулось «Человеческое счастье».
Турганов смотрел на Гену, не выражая эмоций. Конечно, он прекрасно знал ту местность. Но откуда про это знал задержанный. Гена продолжал, он сейчас рыбачил и не мог позволить себе всё испортить в самом начале.
– Я был слишком мал, чтобы запомнить первый день, но моя мать Галина запомнила это навсегда и рассказывала мне об этом дне…
…Мать Гены не была в первой волне заключённых, прибывших в «Санаторий «Ч». Инженеры и учёные уже населяли внешний сектор, и в лагере было внушительное число узников. Работы по восстановлению реактора, похоже, были окончены, и теперь предстояли тестовые пуски. Она рассказывала:
– Нас привезли к внешнему периметру лагеря с южной стороны. Рыжий лес был слева, а комендатура справа, после короткой остановки ворота из рабицы с бряцанием открылись, и колонна с пополнением двинулась дальше. Внутри лагерь не был разбит на сектора заграждениями, деление носило условный характер, каждый узник персонально знал свой статус. Завидев армейские тентованные грузовики, невольники заторопились в свои хибары, лачуги, с натяжкой говоря, жилища. Это была совершенно обыденная ситуация в лагере, заключённых часто привозили. Когда мы увидели, что страх и смерть буквально пронизывает здесь всё, холод пробежал по нашим спинам, кажется, все понимали, что выжить и выбраться отсюда невозможно.
Здесь были не только гомосексуалисты и лесбиянки, но люди культуры и искусства, инженеры и учёные, медики и все те, кто не смирился, не поддержал военный переворот и узурпацию власти сразу после распада СССР. Когда грузовики приехали, как говорили надзиратели «на Пятачок», это небольшая площадка во внутреннем секторе близ клетки под открытым небом, мы уже были мертвецки бледными: то, что мы видели со стороны, не отражало и десятой части того, что в лагере происходило. Лагерь был не просто возле опасного заброшенного объекта – Чернобыльская АЭС действовала! И даже четвертый блок, на котором и произошла авария. Это очень удивило нас. После того как всех выгрузили, машины так же колонной, замешивая грязь и пробуксовывая, тронулись
Гена немного прервался, а потом продолжил:
– Если подумать, никто из тех, кто уходил на работы на станцию, больше не возвращались, замену находили быстро. В дальнейшем нештатные ситуации на четвёртом блоке случались часто, ряд из них сопровождался выбросами радиации. И после этого, словно листопад по осени, была волна смертей по лагерю. Но всегда прибывало регулярное пополнение. В качестве меры было предложено дополнительное охлаждение. Для этого было спроектировано продление канала от охладительного пруда с установкой допшлюзов, а также прокладка по территории лагеря охладительного тоннеля для пуска воды под четвёртый блок станции. И теперь узникам предстояло выполнить эту задачу. В итоге, не считаясь с потерями, руками узников было вырыто продление охладительного канала, были построены шлюзы со стороны комендатуры и подстанции, южнее «Санатория «Ч» вначале вырыли траншею, потом по дну проложили огромные бетонные кольца, этот тоннель пролегал через весь лагерь и вёл к внутреннему сектору, после уходил глубоко под четвёртый блок станции. Всю траншею зарыли, кроме большой ямы во внутреннем секторе, недалеко от клетки. По дну этой ямы и проходил новый охладительный тоннель. Верхняя кромка бетонных колец была пробита, было видно, как вода ручейком струилась по дну этого тоннеля. Яму с проломом в охладительный тоннель не стали закапывать, этому нашли применение, его стали использовать для сокрытия ужасных преступлений в лагере и на ЧАЭС. Множество тел узников и работников в случае нештатных ситуаций и выбросов радиации было сброшено в яму, после чего открывался шлюз и смывал тела глубоко под реактор, как язвили надзиратели. Надо ли говорить, что близ этой ямы радфон был значительно выше, и тогда бедолаги в клетке стали погибать ещё быстрее. Четвёртый блок был починен репрессированными учёными и инженерами. Несмотря на частые выбросы и нештатные ситуации, он действовал, – Гена прищурил глаза и улыбнулся Турганову. – Просто, если понимаешь суть ситуации, то всё встаёт на свои места. Даже комендатура не просто так разместилась между лагерем и подстанцией. Верхушка Военного Совета Спасения Украины знала, что работали первый, второй, третий и пятый блоки, но вот четвёртый блок работал на левак.
И Гена сделал небольшую паузу.
Турганов слегка побледнел.
– Кто ваши родители? – спросил он вдруг.
– Мать Галина, отца я не знал, мать говорила, когда я ещё был ребёнком, что мой отец был ужасный человек, он избивал её, насиловал, бросил нас сюда, я смотрел тогда на неё ошарашенными глазами.
Голос Гены стал волнительным, Турганов только что не зевнул. Но Гена продолжал:
– Я спросил у неё тогда, так что же, ты не хотела, чтобы родился я? «Всё верно, – спокойно отвечала она, – не хотела, но это не значит, что теперь я тебя не люблю. Почему сказала правду? Врать – значит не быть в согласии с собой. И тот факт, что твой отец – ужасный человек, не отменяет того, что ты мой ребёнок. Не смотри на то, что нас разъединяет, смотри на то, что у нас общего, это важнее». Она видела, что я похож на ненавистного ей человека, но, несмотря на всё, она, изматываемая вначале допросами, потом тяжким трудом, дала мне максимально возможное в тех условиях, максимально благоприятные условия для роста и развития, её материнская любовь ко мне была безмерна. Как мне кажется, в такой ситуации она могла и отвернуться от меня, и я бесконечно благодарен ей, что это не так. Она смогла прежде всего видеть СВОЕГО ребёнка. Я усвоил этот урок, нужно быть максимально человечным человеком, всё остальное вторично. В первую очередь мы люди, это должно нас сближать. Не важно, какие у нас взгляды, как одеваемся, какую обувь носим, приходим и уходим из этого мира одинаково. В «Санатории «Ч» я видел много смертей, – видно было, Гена немного разошёлся, глаза его блестели, на щеках его выступил румянец, сердце колотилось, дыхание прерывалось, очевидно, его задело за живое, – там были разные люди, разных возрастов, лесбиянки, геи, деятели культуры, научные люди, даже дети, и могу сказать, смерть приходит ко всем одинаково. Все мы, кто бы что бы ни говорил при жизни, уравниваемся на смертном одре. Так стоит ли ждать равенства так долго? Мы можем жить на равных правах, как люди сейчас! Не разделяя людей пропастью в виде ярлыка гей или натурал, и вообще, кому дано право измерять и взвешивать людей, навешивая эти ярлыки? По мне, – Гена фыркнул, глядя на Турганова, – ярлык любого качества оскорбителен, люди не скот, чтобы их маркировать. Тот путь, который вы предлагаете, делает людей равными только после смерти, а хочется жить в равенстве и жить сейчас. Как можно говорить о равенстве и при этом ОТДЕЛИТЬ одних от других, темнокожих от белых, например, или гомосексуалистов от натуралов и, дескать, бороться за одинаковые права. Равенство предполагает, что все могут что-либо вместе. Разница между натуралистами и геями незначительна, не более чем разница цвета глаз, если смотреть генетически, – Гена продолжал. – В этот мир мы приходим одинаково и к Богу уходим тоже. Понятия гомосексуалист и натурал необходимо искоренять для подлинного равенства! – громко и твёрдо воскликнул Гена, он снова вспылил, но быстро взял себя в руки. На него, как и прежде, смотрели безразличные глаза на улыбающемся лице, воистину «человек, который смеётся».