Шрифт:
Илья Варшавский
Гомункулус
Я проснулся от звонка телефона. На светящемся циферблате будильника часовая стрелка перешла за два часа. Не понимая, кто может звонить так поздно, я снял трубку.
– Наконец-то вы проснулись!
– услышал я взволнованный голос Смирнова. Прошу вас немедленно ко мне приехать!
– Что случилось?
– Произошло несчастье. Сбежал Гомункулус. Он обуреваем жаждой разрушения, и я боюсь даже подумать о том, что он способен натворить в таком состоянии.
– Ведь я вам говорил...
– начал я, но в трубке послышались короткие гудки.
Медлить было нельзя.
Гомункулус! Я дал ему это имя, когда у Смирнова
Уже тогда бессмысленность этой затеи вызвала у меня резкий протест. Я просто не понимал, зачем это нужно. Мне всегда казалось, что задачи кибернетики должны ограничиваться синтезом автоматов, облегчающих человеческий труд. Я не сомневался в неограниченности возможностей моделирования живой природы, но попытки создания электронном модели человека представлялись мне просто отвратительными. Откровенно говоря, меня пугала неизбежность конфликта между человеком и созданным им механическим подобием самого себя, подобием, лишенным каких бы то ни было человеческих черт, со свободой воли, определяемой не чувствами, а абстрактными, сухими законами математической логики. Я был уверен, что чем совершеннее будет такой автомат, тем бесчеловечнее он поведет себя в выборе средств для достижения поставленной им цели.
Все это я откровенно высказал тогда Смирнову.
– Вы такой же ханжа, - ответил он, - как те, кто пытается объявить, что выращивание человеческих зародышей в колбе противоречит элементарным нормам морали. Ученый не может позволить себе роскошь быть сентиментальным в таких вопросах.
– Когда выращивают человеческого эмбриона в колбе, - возразил я, - для того, чтобы использовать его ткани при операциях, требующих пересадки, то это делается в гуманных целях и морально оправдано. Но представьте себе, что кому-нибудь пришло в голову, из любопытства, вырастить в колбе живого человека. Такие попытки создания нового Гомункулуса, по-моему, столь же омерзительны, как и мысль о выведении гибрида человека с обезьяной.
– Гомункулус!
– захохотал он.
– Это то, чего мне не хватало! Пожалуй, я назову робота Гомункулусом.
Смирнов ожидал меня на лестнице.
– Полюбуйтесь!
– сказал он, открывая дверь в квартиру.
То, что я увидел, прежде всего поразило меня своей бессмысленностью. Прямо у входа, на полу, лежали изуродованные останки телевизора. Было похоже на то, что кто-то с извращенным сладострастием рвал его на куски.
Я почувствовал специфический запах газа и прошел в ванную. Газовой колонки попросту не существовало. Искореженные куски арматуры валялись в коридоре.
Закрыв краны, я направился в кабинет Смирнова. Здесь меньше чувствовалось проявление инстинкта разрушения, но книги на полке и бумаги на столе валялись в хаотическом беспорядке.
– Скажите, как это произошло?
– спросил я, усаживаясь на диван.
– Я почти ничего не могу сообщить вам, - сказал он, пытаясь привести в порядок бумаги.
– Вы знаете, что год тому назад я взял Гомункулуса из лаборатории к себе домой, чтобы иметь возможность уделять ему больше внимания. Недели две тому назад он захандрил. Его вдруг начало интересовать все, что связано со смертью; Он часто расспрашивал меня, от каких причин она наступает. Дня три назад он попросил меня рассказать подробно, чем он отличается от человека. Потом спросил, не придет ли мне когда-нибудь в голову умертвить его. И вот тут я допустил ошибку. Мне так надоела его хандра, что я пригрозил
– И тогда я перестану существовать и от меня ничего не останется, кроме кучи мертвых деталей?
– спросил он, пристально глядя мне в глаза.
Я ответил утвердительно.
После этого разговора он замолчал. Целые дни он напряженно о чем-то думал. И вот сегодня вечером я, придя домой, увидел, что входная дверь открыта, а квартира приведена в такое состояние, будто в ней хозяйничало стадо диких слонов. Самого же Гомункулуса и след простыл.
– Куда же он мог отправиться?
– Право, не знаю. Он всего один раз был на улице, когда я вез его из лаборатории домой. Может быть, он запомнил дорогу и пошел туда? Просто так, без всякого плана, искать его в городе невозможно. Мне кажется, лучше всего сначала посмотреть, нет ли его в лаборатории.
Мы снова вышли на лестницу. Я обратил внимание на то, что несколько стальных стоек, поддерживающих перила, вырваны. Одной из них на лестнице не было. Мне стало не по себе. Легко предположить, на что способен разъяренный, спасающийся от демонтажа робот, вооруженный стальной дубинкой.
Выйдя из дома на улицу, мы свернули за угол. У большого универсального магазина стояла милицейская машина. Несмотря на поздний час, десятка два прохожих толпились около разбитой витрины.
Достаточно было беглого взгляда на хаос, царящий внутри магазина, чтобы понять, что там произошло. Это были следы той же бессмысленной ярости, той же слепой жажды разрушения, поразивших меня в квартире Смирнова. Даже на улице валялись искореженные магнитофоны и радиоприемники.
Смирнов молча показал мне на большую куклу с оторванной головой, брошенную среди обломков, и я понял, Какая страшная участь ожидает всякого, кто этой ночью попадется на пути Гомункулуса.
Два милиционера с собакой вышли из магазина. Собака беспомощно толклась на тротуаре.
– Не берет след, - сказал один из милиционеров.
Смирнов остановил проезжавшее мимо такси и назвал адрес лаборатории.
К нашему удивлению, вахтер, дежуривший с вечера, мирно попивал чаек и ни о каких роботах не слыхал. Мы осмотрели все помещения, но ничего подозрительного не обнаружили.
След Гомункулуса потерялся.
Смирнов устало опустился на стул.
– Заряда аккумуляторов хватит на два дня, - сказал он, вытирая влажный лоб, - трудно представить себе, что он может натворить за это время! К несчастью, он настолько хитер, что найдет способ подзарядить аккумуляторы, когда они разрядятся.
Необходимо было срочно принимать решительные меры.
Мы отправились в милицию.
Дежурный лейтенант вначале скептически отнесся к нашему рассказу, однако вскоре перспектива преследования стального чудовища, одержимого манией мести человечеству, вызвала в нем чисто профессиональный интерес. Он быстро связался по телефону со всеми отделениями милиции. Теперь нам оставалось только ждать. Отлично слаженная машина поддержания порядка заработала.
Скоро начали поступать сообщения. Однако все это были обыденные ночные происшествия большого города. Даже в совершенных преступлениях не чувствовалось того, что следователи называют "почерком преступника", уже хорошо мне знакомого.
Было ясно, что робот где-то притаился и выжидает, пока бдительность преследующих его людей ослабнет.
На рассвете, усталые и еще более обеспокоенные, мы распростились с лейтенантом и поехали домой к Смирнову, чтобы за чашкой кофе обсудить дальнейший план действий.